Акварели на тему смерти и любви. Нестрашные сказки. Римма Кульгильдина

разболтал?

      – Никто. Я просто знаю.

      – Не-ет. Это Ленка. Точно, Ленка!

      – Да никто мне не говорил. Я просто знаю, что ты завтра от меня уходишь.

      – И что ты скажешь?

      Я чувствовал, как она напряглась. А еще я понимал, что для нее все уже решено. Да и для меня то же.

      – Ничего. Хочешь – уходи. Я знал об этом еще в день нашего знакомства.

      – И ничего не сказал мне!

      – Тебе было хорошо со мной?

      – Да.

      – Если бы я сказал – этого бы не было.

      – Ты странный, Витенька.

      – Знаю. Спи, заяц, тебе завтра вещи собирать.

      «Значит, она на самом деле уходит, и это был не сон… или не совсем сон… или просто интуиция», – я усмехнулся и уставился в потолок.

      Утро не принесло ничего нового. Анна уходила и все. Сначала она очень долго разговаривала по телефону. Потом стала собираться. Я по мере сил и находчивости старался помочь, ощупывая при этом внутри себя появившуюся пустоту. Пустота появилась на уровне солнечного сплетения, и вначале я даже не заметил ее, а потом она стала расти. С каждой убранной вещью, с каждым сказанным словом маленькая горошина пустоты росла.

      Мы пообедали.

      Потом поужинали.

      Пустота росла. Она питалась мыслями и чувствами, она была всеядной, и поэтому все шло ей на пользу. Все шло в рост.

      Приехало такси. Я помог вынести вещи и уложить их в багажник. Аня поцеловала меня в щеку и пообещала как-нибудь позвонить.

      Я поднялся в квартиру. Походил по ней, как старый брошенный пес, тыкаясь во все углы и устав, сел на кровать.

      Пустота выросла до моих размеров. Она стала звенящей. Пугающей. И готовой раздавить.

      Я закрыл глаза.

      Где-то, похоже в прихожей, сухо треснуло зеркало.

      ***

      Больничный запах не спутаешь ни с чем. Привкус натужной стерильности, помноженный на тошнотворный запах лекарств и растворов плюс шлейф чужой боли и мочи и вынесенная за скобки отчужденная замкнутость медсестер. Кафель, старающийся быть белым и пыльные листья искусственных растений. Все больницы пахнут одинаково.

      Молодой человек в больничной пижаме и клеенчатых тапках без задников осторожно приоткрыл дверь в отделение. Оглядевшись, он удовлетворенно кивнул головой, словно отвечая самому себе на какой-то вопрос, и проскользнул в холл. В холле спиной к окну стоял диван, обшитый белой искусственной кожей. Рядом высилась большая пальма с опилками в кадке. Если разглядывать помещение дальше, то чуть поодаль находился пост медсестры и перед ним огромные стеклянные двери палат, расположенные так, чтобы медсестры могли видеть кровати с больными.

      Нерешительно потоптавшись, словно решая, куда ему теперь идти, молодой человек, в конце концов, сел на протертый диван, закрыл глаза и как будто застыл. Время от времени по коридору с деловой отрешенностью проходили врачи и медсестры. Молчаливая нянечка прогромыхала ведрами и, пытаясь вымыть полы, разводила мокрые полосы по когда-то светлому линолеуму. Молодой человек сидел,