Петербургский панегирик ХVIII века. Риккардо Николози

собой серьезную опасность возврата первоначального хаоса. Эта опасность конкретизируется при помощи образа водных потоков, грозящихся затопить «грады» и вернуть суше ее предкосмогоническое состояние («влажное дно»). Здесь содержится явный намек на Петербург, который в очередной раз синекдотически олицетворяет всю Россию[143].

      Подобным же образом Сумароков изображает восшествие на престол Елизаветы:

      Тобою правда днесь сияет

      И милосердие цветет <…>

      Ты буре повелела стать

      И тишину установила,

      Когда волна брега ломила

      И возвратила ветры вспять.

[Сумароков 1743: 62]

      Елизавета изображается как сила, прогоняющая природный хаос за пределы космоса, чтобы предотвратить разрушение его наводнением («волна брега ломила»)[144].

      М. В. Ломоносов. Акварельный портрет середины XIX в.

      Картина грозящего наводнения неразрывно связана с мифологемой Всемирного потопа. Она умышленно используется со всей своей этической коннотацией, как Божья кара, навлеченная на человека его нравственным падением. При этом в очередной раз проявляется мифически-циклический порядок, в значительной мере конституирующий картину мира в оде.

      Классицистический панегирик применяет мифологему потопа для изображения тех моментов истории, в которые Бог, казалось бы, отворачивается от России. Наводнение грозит вместе с царской резиденцией разрушить всю Россию. Уже Пумпянский [Пумпянский 1939: 105] видел в следующих строчках Ломоносова намек на петербургское наводнение, предшествовавшее приходу к власти Елизаветы:

      Хотел Россию бед водою

      И гневною казнить грозою;

      Однако для заслуг твоих [Елисаветы. – Р.Н.]

      Пробавил милость в людях сих,

      Тебя поставил в знак завета

      Над знатнейшею частью света.

[Ломоносов 1742: 86]

      У российских поэтов не было недостатка в источниках вдохновения для применения мифологемы «потоп» в космогонических контекстах, ибо в античности эта традиция охватывает период от Пиндара («Олимпийские оды» IX, 49 и след.) до Овидия («Метаморфозы I, 253 и след.) и, разумеется, находит соответствие в Библии. Более конкретной, однако, представляется интертекстуальная отсылка к Горацию («Оды» I, 2), где эксплицитно соотносятся разлив Тибра и мифологический потоп, а возмездие богов осмысляется как ответ на убийство Цезаря.

      Показательно, кроме того, употребление в панегирике морфемы «пуст-» для обозначения страны, (временно) оставшейся без законного властителя. Так, например, описывает Ломоносов «запустение» России после смерти Петра I:

      Безгласна видя на одре

      Защитника, отца, героя,

      Рыдали россы о Петре;

      Везде наполнен воздух воя,

      И сетовали все места:

      Земля казалася пуста;

      Взглянуть на небо – не сияет;

      Взглянуть на реки – не текут,

      И гор высокость оседает;

      Натуры всей пресекся труд.

[Ломоносов 1761: 57]

      Создается впечатление, что со смертью создателя все сотворенное им утрачивает всякий стимул к жизни

143

О роли мифологизированных природных стихий в политической символике одописи Ломоносова см.: [Погосян 1992].

144

См. также оду Майкова, написанную на новый 1763 год, первый после вступления на престол Екатерины: «В морях кипеть престали волны, / Брега веселия все полны, / Не чувствуют волненья вод, / И, видя тишину едину, / Уж флотом мирным всю пучину / Покрыть хотят на новый год»[Майков 1763].