Первоснежье. Игорь Вишневецкий

полтора столетья тому из трепещущей

      чашки Петри,

      позабытой беспечно на подоконнике массачусетского дома

      энтомологом Трувело.

      Он потом возвратился во Францию, стал астрономом.

      Конфигурации солнц надёжнее хищных повадок

      чешуекрылых,

      ворвавшихся в воздух, в леса и холмы,

      веемых ветром желанья

      на юг и на запад, где время горит порыжело.

      Впрочем, Ксения говорит, на любовь есть управа – любовь».

(из «Весны в Аппалачах»)

      Поход русских на Запад, новая эпоха захватов, замаскированная под экономическую миграцию, будь то работа в вычислительном центре, университете или воровском общаке, дает, судя по всему, возможность влияния, приобщения и в недалеком будущем выработки у населения нового отношения к России. Посев доброго, разумного, вечного начался – в конце концов, мы живем у них, а не они – у нас. Узнав об отъезде Вишневецкого, академик Топоров обронил мимоходом: «Опираясь на опыт друзей, шикарной жизни я вам не обещаю (так вот и сказал: “я вам не обещаю”), но возможность писать у вас будет». Он был прав: у нас не только появилось время, чтобы писать, но и объект, который стоит описывать. Быть на разломе мира в момент его кристаллизации – лучший подарок судьбы.

      «Крепче духом: отныне пределы

      завоёванной вами державы

      совпадают с пределами мира».

(из «Александр – воинам»)

      В книге вообще много путешествий, осенённых лёгкой тоской по ушедшей молодости. Петербург, Венеция, Сан-Диего, образы тех, кому была адресована лирика, и умерших друзей и коллег всплывают на её страницах, хотя минувшее вряд ли всерьез отделено от настоящего. Создается впечатление, что все, что было оставлено движется рядом: таковы некрологи автора по людям, оказавшим на его творчество существенное влияние, они превращаются в разговоры с учителями. Михаил Гаспаров, Владимир Топоров, покойный друг Игоря Василий Кондратьев незримо присутствовали бы здесь, даже не будь в тексте прямой отсылки к их именам. «Вызов высочайшего уровня и длящийся многие годы ответ». В реквиеме Гаспарову Вишневецкий высказывает мысль, которая, на мой взгляд, нашим поэтическим миром, настроенным в основном эволюционистски, еще не вполне осмыслена. «Сейчас уже понятно, что между консервативной и революционной позициями нет фундаментального различия, что обе признают природу человека неизменной, и то, что консерватизм стремится удержать, революция путем полного оборота (от лат. revolutio) стремится очистить от шлака». Расизм начинается, когда природу человека пытаются изменить, навязывая ей политические доктрины или поэтические просодии (не путать с ницшеанским «преодолением человека»), идущие вразрез с предустановленными архетипическими характерами, распространяющимися на любое устойчивое общество. Разрушение иерархии, смешение ориентиров в контексте навязываемой многокультурности ведет к разрушению искусства – надо отдать должное тому, с каким упорством оно уже который век сопротивляется под натиском интернациональных