Лесси. Эрик Найт

по Верхней улице до переулка, что идет вверх по склону холма, взбежал по переулку, затем влетел в ворота, промчался садовой дорожкой и в дверях дома громко закричал:

      – Мама! Мама!.. С Лесси что-то случилось! Она меня не встретила!

      Едва выговорив это, Джо Керраклаф сразу понял, что дело неладно. Ни мать, ни отец не вскочили, не стали расспрашивать, как и что. Они как будто не испугались, что с их чудесной собакой случилось недоброе.

      Джо это отметил. Он стоял, прислонясь спиною к двери, и ждал. Мать не сводила глаз со стола, который накрывала к чаю. Она помолчала секунду. Потом посмотрела на мужа.

      Отец Джо Керраклафа сидел на низком стульчике у огня. Он повернул голову. Медленно, ничего не сказав, опять отвернулся и уставил глаза на огонь.

      – В чем дело, мама? – вдруг всхлипнул Джо. – Случилась беда?

      Миссис Керраклаф не спеша поставила тарелку на стол, потом заговорила.

      – Так. Кто-нибудь должен же ему объяснить, – сказала она как будто в воздух.

      Муж не пошевелился. Она обернулась к сыну.

      – Ты все равно сам это узнал бы, Джо, – сказала она. – Лесси больше не будет ждать тебя у школы. И нечего реветь.

      – Почему не будет? Что с ней случилось?

      Миссис Керраклаф подошла к очагу, поставила котелок на жар. Она сказала, не оборачиваясь:

      – Потому что она продана. Вот почему.

      – Продана! – повторил мальчик на звонком крике. – Продана! Зачем же вы ее продали… нашу Лесси… зачем вы ее продали?

      Мать в сердцах повернулась к нему:

      – Она продана, ее увели, и дело с концом. Нечего тут выспрашивать. Теперь ничего не изменишь. Собаки нет, и все. Не будем больше об этом говорить.

      – Но как же, мама…

      Мальчик кричал звонко и растерянно. Мать перебила:

      – Довольно! Давайте чай пить! Ну же! Садитесь!

      Мальчик послушно сел за стол, на свое место. Мать повернулась к мужу, к очагу:

      – Садись же, Сэм, поешь. Хотя, сказать по правде, угощение у меня к чаю скудное…

      Женщина притихла, когда муж встал с сердитой решимостью. Но, не сказав ни слова, он прошел к дверям, снял шапку с крюка и вышел вон. Хлопнула дверь. С минуту в комнате молчали. Потом женщина бранчливо завела:

      – Видишь, что ты наделал! Совсем рассердил отца. Теперь ты, конечно, доволен.

      Она устало опустилась в кресло и уставилась на скатерть. В комнате долго молчали. Джо знал, что мать не права, виня его в случившемся. Но он знал и то, что мать таким путем прикрывает собственную боль. Это то же самое, как если она бранится. Так уж оно повелось у людей в этих местах. Люди здесь суровы, упорны, привыкли жить суровой, трудной жизнью. Когда случается что-нибудь, что их волнует, они прячут свои чувства. Женщины бранятся и ругаются, чтобы скрыть обиду. Их брань ничего не значит. Отбранятся, и все…

      – Ладно, Джо. Ешь!

      Голос матери звучал теперь мягко и терпеливо. Мальчик смотрел на тарелку и не двигался.

      – Ешь, Джо. Намажь себе хлеб. Смотри, хлеб свеженький, я сегодня только