Шефы тоже плачут. Полина Рей

уж я не родилась с серебряной ложкой во рту, никогда не поздно отобрать её у цапли и восстановить историческую справедливость.

      Оказавшись дома, я позволяю себе то, что делаю довольно редко − падаю на кровать и начинаю рыдать. Даже не могу понять, что является причиной. Вернее, что из случившегося достаточная причина для того, чтобы приспустить флаг и капитулировать перед желанием выплакаться. В принципе, со мной ничего нового не случилось, ну, кроме того, что я наконец осознала, насколько была влюблена в собственного шефа. Влюблена даже тогда, когда он этим самым шефом не был. И как остро сейчас воспринимается то, что видела совсем недавно. Будто мне в спину загнали нож и теперь методично его проворачивали то в одном направлении, то в другом.

      Но ведь Орловский мне не принадлежит. И никогда принадлежать не будет. Он женится на своей чёртовой цапле, а я, возможно, даже смогу прийти на свадьбу и попытаться сделать вид, что мне всё равно. А сейчас мне нужно собраться с мыслями и сосредоточиться на участии в «Законах». И это должно стать единственно важным.

      Громкий грохот во входную дверь больше похож на то, что началась война, а я умудрилась проспать это знаменательное событие. Я щурюсь от вечернего, но всё ещё яркого света, который льётся в незашторенное окно. Чёрт, а слёзы благотворно на меня влияют − по крайней мере, с облегчением, которое они принесли, пришёл и вполне себе крепкий сон.

      В дверь продолжают барабанить, и я, завернувшись в плед, тащусь в прихожую открывать. На пороге − взъерошенный Орловский собственной персоной. Один. Хватает мимолётного взгляда на него, чтобы перед глазами всплыла картина того, как он трахал сегодня утром свою Милку.

      − Пухляш! Слава богу, с тобой всё в порядке, − выдыхает он, делая шаг ко мне. Я в последний момент выставляю вперёд руку, не давая ему сделать то, что он собирается − войти в мой дом.

      − А что со мной случится? − пожимаю я плечами, как будто ответ на этот вопрос априори один-единственный. − Ты чего-то хотел?

      Глядя на его лицо в этот момент, я бы может и рассмеялась, не будь настолько зла. Брови Орловского хмурятся, а губы сжимаются в тонкую полоску.

      − Я чего-то хотел? Я хотел только чтобы ты подошла к телефону, который у тебя вырублен.

      − Я не могу подойти к телефону, который у меня вырублен.

      − Тогда не нужно отключать его вовсе.

      В голосе Андрея появляются металлические нотки. А во мне − продолжает вскипать кровь.

      − Первое − это мой телефон, и я сама решаю, когда его включать, а когда отключать. Второе − у меня сегодня выходной, и я имею полное право спать хоть до завтрашнего утра. Третье…

      − Не продолжай. − Он вскидывает руку и делает глубокий вдох. С шумом выдыхает. − Я чуть не обделался, когда узнал от Марка, что ты ушла утром одна.

      Нет, он шутит сейчас. Чуть не обделался, ну надо же. Я демонстративно подношу руку к лицу и смотрю на часы.

      − Пухляш, не начинай. У нас не было договора, чтобы ты срывалась среди ночи одна куда-то. Нужно было