Сажа. Никита Михайлович Раков

я хотел на выходной. Такие толстячки из первого района на свои дома денег не жалеют, и я мог бы отхватить что-нибудь для себя». Но директор был непреклонен.

      – Ладно. Тогда жду сегодня же твоих рабочих. И. Да, спасибо, – прохрипел толстый и лысый.

      Дит Вильсман встал со стула, явно приложив немало усилий, повернулся, и отправился к выходу. Как только он захлопнул за собой дверь, директор обратился ко мне.

      – Ты можешь идти.

      – Но зачем Вы меня попросили остаться?

      – Видишь ли, доктор Вильсман, как ты мог заметить, слегка экспрессивен, я, так сказать, уже наслышан о нём. Мне нужен был свидетель, если бы вдруг он начал здесь что-то ломать. Теперь ты свободен.

      Я попрощался с директором, забрал заработанные мною деньги и спустился вниз на улицу.

      Засунув руки в карманы своего брезентового плаща, я сошёл на каменный путь домой, опустил подбородок к высокому воротнику своего свитера и глядел, как серый рисунок каменной кладки быстро улетает под ноги. Вокруг всё было знакомо и скучно: слева от меня стена отгораживала первый район от второго, явно укреплённая после прошлой попытки бунта, а справа торчали, как пеньки, короткие и нелепо пухлые дома. Я шёл здесь не первый раз и далеко не в первый раз думал о том, что даже такие серые квадратные пеньки куда лучше наших мерзких деревянных дырявых домов. Я вспомнил того «доктора» и очередные мысли о несправедливости вызвали воображаемую тошноту – каждый раз при виде толстого мерзавца, я понимал, что так всё и будет – его дети получат возможность жить и работать в первом районе, общаться с властью, а, возможно, и стать властью. Им всё время будут вколачивать в голову, что они – особенные, что они выбраны судьбой. И эти «выбранные судьбой» начнут плевать на всех вокруг, кто ею не выбран. Но, как и было раньше, их грамотно научат работать, они будут читать, учиться и толстеть. Они вырастут и станут хорошими учителями, докторами или художниками, или, в конце концов, строителями в первом районе. Всё так, как и происходило уже десятки лет. А в это время чей-то сын из третьего района будет кормить чью-то, возможно, дочь из первого, своим собственным грязным и тяжёлым трудом. И выбора у этого мальчугана не будет. Как и не было ни у кого.

      Пока мысли занимали мою голову, я уже успел подойти к огромным тяжелым воротам. Рядом с ними, по краям, стояли мужчины в серо-коричневых одеяниях: свободная широкая куртка была заправлена в штаны и туго затянута ремнём, низ штанин был спрятан в практичные короткие сапоги, явно избитые временем и корявыми дорогами. Автомат за спиной, а на груди – самом видном месте – герб, пару чисел и две полоски над ними. Эти мужики не собирались спрашивать у меня документы и разрешение, я сам их должен был показать. Выпускали они из богатых районов в бедные всегда быстро – только глянув номер и вычеркнув меня из списка входящих. Так же легко меня пропустили, когда я прошёл за ворота – посмотрев номер и вычеркнув фамилию из списка уходящих. Зато как идти на работу, так они десять раз переспрашивали фамилию, перепроверяли номера, переглядывались друг с другом, а бывало даже, что и начальству собирались сообщить.

      Я