Танатонавты. Бернар Вербер

на войне полагалась симфония Бетховена, курортникам – концерт Вивальди, а умершим от передозировки «звездам» – тягучие виолончели Моцарта.

      Я заметил, что после кончины таких «звезд» продажи их дисков тут же подскакивали, их фильмы вновь и вновь мелькали на телеэкранах, и весь свет превозносил покойников, будто смерть стирала все их прегрешения. Более того, уход из жизни не мешал артистам работать. Лучшие диски Джона Леннона, Джимми Хендрикса или Джима Моррисона появились на рынке спустя немало времени после их смерти.

      На следующих похоронах я оказался, когда умер дядя Норбер. «Замечательный человек», – убеждали друг друга участники похоронного кортежа. Между прочим, там же я впервые услыхал знаменитое высказывание: «Лучшие всегда уходят первыми». Мне не было еще восьми, но я никак не мог избавиться от мысли: «Что же получается, вокруг остались только плохие?!»

      На этот раз я вел себя безупречно. Когда ушел почетный караул, я сосредоточился на вареном шпинате и анчоусах. Даже братец Конрад и тот не смог переплюнуть меня.

      Прибыв на кладбище Пер-Лашез, я добавил в меню для рыданий спаржу и телячьи мозги с горошком. Ну и гадость! Кто-то прошептал: «Я и не знал, что Мишель был так близок с дядей Норбером». Мать заметила, что это тем более поразительно, что я никогда его не видел. Это не помешало мне открыть рецепт успешных похорон: шпинат, анчоусы, спаржа и телячьи мозги.

      Это был замечательный день, ведь я, помимо всего прочего, именно тогда впервые встретился с Раулем Разорбаком.

      Мы собрались у могилы покойного дядюшки Норбера, и тут чуть в стороне я заметил то, что сначала показалось мне стервятником, сидящим над гробницей. Это был Рауль.

      Улучив минуту, когда за мной никто не следил, – в конце концов, свою норму слез я выдал, – я приблизился к мрачной фигуре. Долговязый парень одиноко сидел на могильном камне, уставившись в небо.

      – Здравствуйте, – вежливо произнес я. – Что вы здесь делаете?

      Молчание. Вблизи стервятник оказался худым мальчишкой с осунувшимся скуластым лицом, в очках в черепаховой оправе. Тонкие, изящные руки лежали на его коленях, как два притаившихся паука, ожидающих приказа повелителя. Мальчишка опустил голову и посмотрел на меня спокойным и глубоким взглядом, которого я никогда не встречал у ровесников.

      Я повторил вопрос:

      – Ну так что же вы тут делаете?

      Рука-паук взметнулась и уткнулась в длинный и прямой нос.

      – Можно на «ты», – торжественно объявил он. И пояснил: – Сижу вот на могиле отца. Пытаюсь понять, что он мне говорит.

      Я расхохотался. Он помедлил, а потом сам стал смеяться. А что еще остается делать, кроме как смеяться над тощим мальчишкой, часами сидящим на могильном камне и глазеющим на плывущие облака?

      – Тебя как зовут?

      – Рауль Разорбак. Можешь звать просто Рауль. А тебя?

      – Мишель Пэнсон. Зови меня просто Мишель.

      Он смерил меня взглядом.

      – Пэнсон? Хорош птенчик![2]

      Я попытался

2

«Пэнсон» по-французски означает «зяблик».