Танатонавты. Бернар Вербер

анский философ конца XX века, так описал царившие тогда настроения: «Пока человек смертен, он до конца не расслабится».

Учебник истории, вводный курс для 2 класса

      2. Личный дневник Мишеля Пэнсона

      Есть ли у меня право об этом говорить?

      Даже сейчас – а ведь сколько времени прошло! – мне трудно поверить, что все так и было. Трудно поверить, что я участвовал в такой грандиозной эпопее. Мне трудно поверить, что я выжил и могу о ней рассказать.

      Похоже, никто не предполагал, что все случится так быстро и зайдет так далеко. Что нас толкнуло на это? Не знаю. Может, глупость, которую называют любопытством? Именно любопытство заставляет заглянуть в пропасть и представить, каким жутким будет падение, стоит только сделать шаг вперед…

      А может, все дело в желании почувствовать вкус приключения в этом обленившемся и скучном мире?

      Кое-кто говорит: «Так было предначертано, это должно было случиться». Ну, не знаю, я не верю в предначертанность. Я верю, что у людей есть выбор. Именно он и определяет судьбу, а может статься, человеческий выбор определяет и саму Вселенную.

      Я помню все, каждый эпизод, каждое слово, каждое событие этого великого приключения.

      Есть ли у меня право обо всем рассказать?

      Орел: расскажу. Решка: сохраню в тайне.

      Орел.

      Что ж, если нужно вернуться к самому началу, мне придется заглянуть далеко-далеко назад, в свое прошлое…

      3. Полицейское досье

      Фамилия: Пэнсон

      Имя: Мишель

      Цвет волос: шатен

      Глаза: карие

      Рост: 175 см

      Особые приметы: нет

      Примечание: пионер движения танатонавтов

      Слабое место: недостает уверенности в себе

      4. Для Дюпона нет препоны

      Как и у каждого ребенка, у меня тоже был день «С», день, когда я узнал о Смерти. Мой первый мертвец оказался вполне обычным человеком, хоть и привыкшим жить среди трупов. Это был господин Дюпон, наш мясник. На витрине огромными буквами красовался его девиз: «Для Дюпона нет препоны». Однажды утром мать сказала, что не купила вырезку к воскресному обеду, потому что господин Дюпон умер. Его придавило сорвавшейся с крюка тушей белой шаролейской коровы.

      Мне было тогда года четыре. Я тут же спросил, что значит это слово: «У.М.Е.Р.».

      Мать смутилась и отвела глаза, как в тот раз, когда я поинтересовался, не помогут ли мне от кашля противозачаточные пилюли.

      – Ну… э-э… «умер» – это значит, что его здесь больше нет.

      – Все равно что вышел из комнаты?

      – Не только из комнаты. Из дома, города, страны.

      – Ага, далекое путешествие? Как на каникулы?

      – Э-э… нет, не совсем так. Потому что, когда человек умирает, он больше не двигается.

      – Не двигается, но далеко уезжает? Обалдеть! Как это?

      Пожалуй, как раз эта неудачная попытка объяснить кончину мясника Дюпона и сохранила во мне любопытство, на котором – гораздо позднее – взошли семена фантазий, посеянных Раулем Разорбаком.

      Во всяком случае, мне так кажется.

      Рассказывают, что три месяца спустя, когда пришло известие о том, что умерла моя прабабушка Аглая, я воскликнул: «И она тоже?! Ничего себе, вот уж не думал, что она на это способна!» Рассвирепевший, дико вращающий глазами прадедушка выкрикнул фразу, которую я никогда не забуду:

      – Ты что, не знаешь? Смерть – самое страшное, что только может случиться!

      Нет. Этого я не знал.

      – Ну… я думал, что… – стал мямлить я.

      – С этим не шутят! – добавил он, вколачивая слова, как гвозди. – Если есть на свете то, с чем никто не шутит, так это смерть!

      Потом эстафету принял отец. Все они хотели мне втолковать, что смерть – это абсолютное табу. О ней не говорят, не вспоминают, а если и произносят ее имя, то со страхом и почтением. И нельзя упоминать это слово всуе, потому что это, дескать, приносит несчастье.

      Меня трясли и пихали.

      – Твоя прабабушка умерла. Это ужасно. Если б ты не был таким бессердечным, ты бы плакал!

      К рассвету мой братец Конрад наревел целую лужу – как из половой тряпки, если ее выжать.

      Значит, нужно плакать, когда люди умирают? Мне никто ничего такого не говорил. Могли бы и предупредить!

      Отец, раздраженный моей несовершеннолетней наглостью, отвесил мне пару оплеух. Он надеялся, что это поможет мне запомнить, что, во-первых, «смерть – это самое страшное, что только может случиться», и, во-вторых, что «с этим не шутят».

      – Ты почему не плачешь? – опять стал приставать отец, вернувшись с похорон прабабушки Аглаи.

      – Оставь его в покое! Мишелю пяти еще нет, он даже не знает, что такое смерть, – пыталась заступиться мать.

      – Отлично знает! Только думает, что