Раффлс, взломщик-любитель (сборник). Эрнест Хорнунг

воскликнул я. – И будешь абсолютно прав! Но что толку ходить вокруг да около. Ты же знаешь, что я только что проиграл больше двух сотен?

      Он кивнул.

      – У меня не было при себе денег.

      – Я помню.

      – Но у меня была чековая книжка, и каждому из вас я выписал вот за тем письменным столом чек.

      – И что же?

      – А то, что ни один из них ничего не стоит, Раффлс. Я давно превысил кредитный лимит.

      – Наверняка это временная проблема.

      – Нет. Мой счет пуст.

      – Но кто-то говорил мне, что ты при деньгах. Я слышал, тебе досталось наследство?

      – Так и было. Три года назад. Это стало моим проклятьем. И я уже все промотал. Все до последнего пенса. Да, я был болваном. Свет еще не видел такого идиота, как я… Ты услышал недостаточно? Почему ты меня не выгоняешь?

      Но он вместо этого с очень серьезным видом мерил комнату шагами.

      – Твои родственники не могли бы тебе помочь? – наконец спросил он.

      – Слава богу, что у меня нет родственников! – отозвался я. Я был единственным ребенком. Мне досталось все, чем располагала семья. Единственное, что меня утешало, так это то, что родители умерли и никогда об этом не узнают.

      Я бросился в кресло и закрыл лицо ладонями. Раффлс продолжал расхаживать по дорогому ковру, который был под стать всей остальной обстановке комнаты. Его мягкие и спокойные шаги были ровными и ритмичными.

      – А у тебя ведь был литературный дар, парень, – наконец заговорил он. – Ты, кажется, даже журнал издавал? Перед тем как уйти? Как бы то ни было, я помню, что ты писал за меня стихи, а сейчас всевозможная литература в моде. Любой дурак может на этом заработать себе на жизнь.

      Я покачал головой.

      – Любой дурак не спишет моих долгов, – ответил я.

      – Значит, у тебя где-то есть квартира? – продолжал он.

      – Да, на Маунт-стрит.

      – Как насчет мебели?

      Я громко и невесело рассмеялся.

      – Объявления о продаже уже несколько месяцев расклеены на каждом углу.

      Это заставило Раффлса замереть с поднятыми бровями. Он уставился на меня суровым взглядом, который удалось выдержать, потому что теперь ему было известно самое худшее. Затем он пожал плечами и снова принялся расхаживать по комнате. За несколько минут ни один из нас не произнес ни слова. Но на его привлекательном неподвижном лице я читал свой приговор. Смертный приговор. И я от глубины души проклял глупость и трусость, заставившие меня прийти к нему. В школе, когда он был капитаном команды, а я состоял у него на побегушках, он был добр ко мне. Только на этом основании я и надеялся теперь на его снисходительность. Потому что я был разорен, а он достаточно богат для того, чтобы все лето играть в крикет, а все остальное время вообще ничего не делать. Я по собственной глупости рассчитывал на его сострадание, его сочувствие, его помощь! Да, в глубине души я действительно на него полагался, несмотря на всю мою внешнюю робость и застенчивость. Так мне и надо! В этих раздувающихся ноздрях, в этом жестком подбородке,