Незнакомка из Уайлдфелл-Холла. Энн Бронте

забавы, сопоставляя повадки барсука и собак – каждого на своем месте – и восхищаясь их ловкостью и отвагой. Матушка делала вид, что увлечена рассказом сына, и следила за его оживленной мимикой с материнским обожанием, отнюдь не соразмерным, на мой взгляд, с его объектом.

      – Пора бы тебе, Фергус, заняться чем-нибудь другим, – заметил я, улучив момент, когда случайная пауза в повествовании позволила мне вставить слово.

      – А что я могу? – ответил он. – Маменька не пускает меня ни на флот, ни в армию, так что мне не остается ничего другого, как докучать вам до тех пор, пока вы не согласитесь на что угодно, лишь бы от меня избавиться.

      Родительница наша ласково потрепала его по жестким кудрям. Он заворчал и напустил было на себя важный вид, но тут, повинуясь троекратному приглашению Розы, мы стали рассаживаться за столом.

      – Ну, пейте чай, – проговорила она, – а я пока расскажу, как прошел день у меня. Я нанесла визит Уилсонам и тысячу раз пожалела, что ты, Гилберт, не пошел со мной, потому что там была Элиза Миллуорд.

      – И что с того?

      – Да ничего! Я вовсе не о ней хочу рассказать, просто она милое, забавное создание, особенно когда развеселится, и я была бы не прочь назвать ее…

      – Тише, тише, дитя мое! Твой братец ни о чем таком не помышляет, – прошептала матушка, погрозив ей пальцем.

      – Ну хорошо, – продолжала Роза. – Я собиралась сообщить вам важную новость, которую у них услышала, – извелась вся, дожидаясь, когда вы тут соберетесь. Помните, еще месяц назад прошел слух, что кто-то хочет поселиться в Уайлдфелл-Холле? И что вы думаете? Там и правда кто-то живет уже больше недели, а мы и не знали!

      – Невероятно! – воскликнула матушка.

      – Бред! – взвизгнул Фергус.

      – Живет, живет! Причем одинокая леди…

      – Окстись, милая! От дома же ничего не осталось – одни развалины.

      – Она привела в порядок две или три комнаты, в них и живет, совсем одна, не считая старухи-прислужницы.

      – Вот те на! Еще и прислужница! А я-то надеялся, что она ведьма, – заметил Фергус, разрезая на части толстенный шмат хлеба с маслом.

      – Не мели чепухи, Фергус! Но как-то все это странно, не правда ли, маменька?

      – Еще бы! Трудно поверить.

      – Придется поверить, маменька! Джейн Уилсон видела ее своими глазами. Она ходила туда с матерью, а та, прослышав о том, что в наших краях поселилась некая странная особа, конечно, вся была как на иголках, пока не повидалась с ней и не вытянула из нее все что могла. Зовут ее миссис Грэхем, и она носит траур, простой, не вдовий[4]; к тому же она довольно молода – лет двадцати пяти или, может, двадцати шести, – но такая скрытная! Они всеми правдами и неправдами пытались выведать у нее, кто она, откуда и что собой представляет, но ни миссис Уилсон, с ее напористостью и наглыми замашками, ни мисс Уилсон, с ее искусными уловками, не удалось добиться ни одного вразумительного ответа, ни даже вскользь брошенного замечания или случайно оброненной

4

Вдовий траур длился от полугода до года, в этот период женщинам предписывалось носить только черную одежду и черную вуаль при полном отсутствии украшений.