Пассажир своей судьбы. Альбина Нури

дозвониться, и хотя говорили они по-татарски и мы с Костей почти ничего не поняли, но по интонации было ясно: никакая она не покорная мусульманская жена. «Ярый, ярый, яхшы, джаным. Ладно, хорошо, душа моя», – успокаивающе бормотал Камиль, а звучный женский голос в трубке на чем-то настаивал и вроде бы сердился.

      Говорят, мужчины женятся на своих матерях. То есть жена, как правило, напоминает мать. Если это правда, то мне уготована участь Камиля: кивать, соглашаться, не говорить лишнего, чтобы не будить зверя, и вечно ходить в виноватых. В памяти всплыли образы девушек, с которыми я встречался. Список короткий, но, если подумать, все они действительно были вздорными и своенравными.

      Жили Камиль с женой где-то под Казанью, в частном доме. Он подробно и нудно рассказывал, в чем сложности содержания баранов, как надо ухаживать за курами и выращивать помидоры.

      – Это что у тебя? Помидоры? – презрительно косился он на Костины томаты. – Тьфу это, а не помидоры! От них знаешь какой запах должен идти? Не знаешь! И кожура разве такая должна быть? Нежная, тонкая, но упругая. А у этих что? – вопрошал он, грозно воззрившись на владельца неправильных овощей. – Дубовая кожа, бычья!

      Костик смеялся и объяснял, что купил их на рынке и вообще в помидорах разбирается, как свинья в апельсинах.

      Я поражался, как сильно изменился Камиль после нескольких глотков алкоголя. Пока трезвый был – слова щипцами не вытянешь, а тут надо же, разговорился. Есть такие люди: когда пьяный и когда трезвый – будто два разных человека, которые даже незнакомы между собой.

      Камиль с Костей болтали без умолку, у меня даже голова разболелась. Когда поезд остановился на какой-то станции, я вышел на перрон подышать.

      – Десять минут стоим, – предупредила проводница.

      Время шло к восьми вечера, вечерело. Воздух был прохладным, по земле ползли синеватые тени. Солнце еще не укатилось за горизонт, но краски дня уже поблекли.

      Станция была небольшая – крошечный городишко с незапоминающимся названием. Вокруг полно народу: бабули в платочках продавали пассажирам вишню, крыжовник и вареную картошку; спешили куда-то вокзальные служащие с озабоченными лицами; дворник шаркал метлой, возил ею туда-сюда, и жесткие прутья оставляли в пыли царапины.

      Из соседнего вагона на перрон неловко спрыгнул мужик в спортивных штанах и рубашке с короткими рукавами. Он был пьян – не до синевы, но ощутимо, и, спрыгивая, подвернул ногу. Зашипел, выругался сквозь зубы. Потом зачем-то отряхнул штаны, огляделся по сторонам и направился в мою сторону.

      – Закурить есть? – спросил он. Глаза были пустые, невыразительные, как пуговицы.

      – Не курю. А у тебя пачка в кармане.

      – А ты откуда знаешь? – Он икнул и сдвинул брови к переносице.

      – Вижу. – Я ткнул пальцем: пачка выпирала из кармана рубашки.

      – А, ёшки-матрёшки! Извини, братан.

      – Миша! Миша, ты чего там? – пронзительно закричала какая-то женщина, высунувшись в окно. – Вернись в вагон! Останешься еще!

      Миша