Левый берег Стикса. Ян Валетов

она надувала губы как капризный ребенок. – Я сегодня смотрела в зеркало – у меня огромный живот.

      – Ди, ты полчаса как беременна. Живот будет виден на четвертом месяце и то чуть-чуть…

      – Просто ты не хочешь видеть! Ты вообще меня не замечаешь!

      – Диана! Я тебя прошу, будь умницей. Я от тебя не отхожу. Ну хочешь, идем, пройдемся… Прекрасная погода, тепло…

      – Ну и иди, если хочешь. Так и норовишь убежать.

      – Диана, я же зову тебя прогуляться. Я сам не хочу…

      – Видишь, ты не хочешь со мной гулять. Меня тошнит, я скоро буду уродиной…

      На ее глазах выступали слезы. К Костиной чести, он ни разу не позволил себе сорваться, хотя Диана могла вывести и святого.

      – Терпите, Костя, – говорила теща, когда они заходили в гости. – Я вижу, что вам сейчас нелегко, но это у нас наследственное. Я была еще хуже, падала в обмороки, третировала мужа, рыдала и так, простите, ела, чтобы не сказать, жрала, что мне не успевали шить платья. При этом меня еще и тошнило, так что был полный букет. До самого последнего дня, заметьте. Желаю вам лучшего, дети. Говорят, самые тяжелые – первые три месяца.

      Теща словно в воду смотрела. На четвертый месяц Диана стала спокойной, перестала жаловаться на тошноту, похорошела, и в семье стало спокойно.

      Косте нравился ее маленький выпуклый животик, и он часто, когда она спала, легонько трогал его, словно стараясь проникнуть сквозь тонкую розовую кожу и увидеть того, кто там рос.

      Они решили не проходить обследование на УЗИ – кто родится, тот родится, но оба были уверены, что будет мальчик. На седьмом месяце, когда Диана уже с гордостью носила перед собой острый, словно пристегнутый живот, они уже знали наверняка, что родится сын.

      Хотя до родов было еще далеко, в семье царила атмосфера ожидания. Неизвестный малыш, сидящий в Диане, был непоседой и крутился, особенно вечером и ночью, как юла, награждая будущую маму пинками. Иногда он пинал и Костю (у них с Дианой вошло в привычку спать, тесно обнимая друг друга), и неродившийся пока еще член семьи бил твердой пяткой в папину спину.

      В ноябре освободилось место первого в горкоме комсомола, и Костя, о котором сразу вспомнили, с удовольствием оставил райком КПСС и его идолоподобную хозяйку.

      Его приход на комсомольскую работу совпал со странными событиями, разворачивающимися в стране.

      Уже несколько лет, с момента прихода к власти Горбачева, государственный корабль начал делать странные маневры по курсу следования. Привыкшие к четким указаниям сверху местные бонзы пребывали в растерянности. Зуда реформаторов они не испытывали за всю свою счастливую жизнь, да и двадцатилетнее правление вельможного земляка действовало расслабляюще.

      В Москве провозглашались новые лозунги, комментаторы на экране захлебывались слюной от энтузиазма, рассказывая о новых факторах успешного строительства светлого социалистического будущего – перестройке и ускорении. Костя, питавший вполне понятное недоверие к высокопоставленным реформаторам,