Козацкий шлях. Алексей Челпаченко

у)

      – На Укра́йну-далэ́ко!

(Из рассказов моей бабушки-казачки).

      Почитай как четыре века тому назад далёкие мои пращуры в лихую годину были принуждены покинуть тот край, где некогда, в Великой Степи, зародился козацкий народ наш. Мыслилось им нена́долго, а вышло – навеки. Всевластная сила, которая одна и управляет всем сущим, а имя ей – Промысел Божий, захватила их своей рукою и повлекла, погнала, как ветер катит по степи перекати-поле, в долгие скитания по степовым околицам Руси сначала на Дон, а потом на Яик…

      Низкие происхождением и великие духом, воспетые и ошельмованные, прославленные и проклинаемые, святые в смерти и многогрешные в жизни, о вас, пращуры, эта книга…

      Пролог

      Закрыв глаза, я вижу их,

      В угрюмых шрамах боевых —

      Таких могучих и суровых…

      Их поступь звонко тяжела,

      На лбу забота залегла,

      Но ищет взгляд просторов новых…

      Силен и верен взмах руки,

      Прямые плечи широки,

      Скупы слова, улыбки редки.

      Вояки с ног до головы —

      Они все были таковы,

      Во тьме исчезнувшие предки!

      За доблесть дел, за горечь ран

      Им песен не слагал Баян:

      Их славный путь прошел украдкой.

      Лишь в старой записи, порой,

      Про подвиг чей-нибудь лихой,

      Расскажут сдержанно и кратко…

Мария Волкова. Париж. 1939 г.

      …Томительное ожидание перед битвою, когда нервы брунжат, как перетянутые струны на кобзе, понемногу становилось нестерпимым. А предтеча смерти – тяжкая могильная тишина исподволь уже объяла собою лес и, казалось, липла к коже, как влажная листва. Терпкий дымок опасности незримо витал в воздухе и явственно щекотал ноздри приторным трупным духом, который загодя чуют лишь падкие до мертвечины звери да ещё может быть старые вои.

      Всё укрытое теперь в Чёрном лесе – и запорожский полковник Шама́й, застывший как степной идол скифский, и невеликий его козацкий чин, стоящий поручь, и кучи запорогов, теснившиеся за их спинами везде, где вышло ровное место – всё стояло покойно как в божьем храме. И даже кони козацкие, приученные к скрадываниям, не ржали, не фыркали, а лишь тревожно стригли ушами.

      Вдруг чуткий, как журавель, есаул поднял руку горе́. Всё, что ни есть живое и допреж того безмолвствовавшее, теперь казалось и вовсе оборотилось в каменных истуканов.

      Что́ почуял на дальности расстояния репаный степовой сироманец, какой знак, то так и осталось неведомым. Но только не успел бы и самый расторопный козак запалить загодя натоптанную маленькую люльку, обыкновенно прозываемую за то бурунькою, как за Панским Кутом, в обшитом лесом яре, целая туча гайворон с пронзительным граем поднялась в небо.

      Мало погодя услужливое эхо донесло и другой знак – едва слышный отголосок дружного залпа, заставивший подумать, что, быть может, то не первые предвестницы смерти встали на крыло, а души убиенных, так внезапно вычеркнутые из книги живых, негодуя, заметались над внезапно покинутыми телами.

      В самой природе воздуха тотчас, словно что-то незримо дрогнуло и переменилось, ибо для всех живота имущих, которых свёл вседержитель сегодня у этого сельбища, знаки те располовинили занимающийся день на минувшее и грядущее, отказав одним в другом. Но уж так заведено в божьем мире для равновесия, что не можно, чтобы всем мёд, равно как и не можно, чтобы всем дёготь, и что для одних недоля горькая, то для других – прибыток нежданный.

      Вот и для полковничьего слуха, чуждый природе звук выстрелов, как видно, сказался милее благовеста. Облегчённо перевёл он дух в тесно облекаемой кольчугою груди, потянул с головы рысью мегерку и, оперевшись на саблю, опустился на колени.

      Тотчас стоявший рядом дюжий сотник поворотился к запорожцам и густым своим голосом, как в пустой пивной котёл, гукнул:

      – Шапки гэть!1

      Товарищество тут же обнажило головы на краткую козацкую2 молитву перед битвою. Все разом, кто преклонив колени, а кто просто угнувши обритую свою голову и угрюмо загадав, доживёт ли до вечери, все как один, перекрестившись, сказали единым духом: «Крепи».

      – Крепи, – жарко вымолвил и полковник. – Пресвята Богородыця, не оставь козацтво запорожское! Владычиця! прикрой нас своею десницею!

      Приложившись к крестовине сабли, он поднялся, ободрённый молитвою. Вместо шапки на голове у полковника оказалась дамасская мисюка. Глядя на него и запорожцы покрыли головы и теперь уж принадлежали только господу богу.

      – На кинь3! – щёлкнул татарской камчой есаул.

      Чернобровый козак подвёл к полковнику коня, в жжении горячей крови нетерпеливо раздувающего

1

В тексте речь запорожских козаков на родном языке не соответствует нормам как современного украинского, так и нормам современного русского языков. В постраничных примечаниях дан перевод, соответствующий нормам современного украинского и русского языков. Гэ́ть (укр. ге́ть) – доло́й.

2

Коза́цкий (от укр. «коза́к») — здесь и далее, в отличие от условно называемых «великорусских» казако́в (донских, яицких и прочих) автору представляется уместным в отношении Южной Руси вообще и Запорожья в частности, употребление слова «коза́к» и производных от него, как обозначающих особую национально-историческую общность и более соответствующих местному написанию и произношению.

3

Кинь (укр. кiнь) – конь.