На высоте птичьего полёта. Михаил Белозеров

Набатников оживился.

      – А сам как думаешь? – Таким незатейливым способом прикрыв спину шефа.

      – Понятия не имею, – ответил я безразличным голосом, потому что только начал догадываться о том, что здесь, действительно, происходит.

      – Помощи ждём… – сказал Ефрем Набатников, как человек, который мало врёт, и который страшно хочет, чтобы ему поверили.

      – А-а-а… – среагировал я, сопоставляя услышанное и уведенное, и злых людей во дворе администрации, и нервничающего Стрелкова. – Наши придут?

      Я-то думал, что у них всё на мази: и регулярные части, и танки, и всё такое прочее, вплоть до авиации, об этом, естественно, писать нельзя, а у них ничего, хоть шаром покати. Прав Борис Сапожков, прав. Здесь только всё начинается и держится на добровольцах, на тех, кто, такой злой и нервный, охраняет Стрелкова.

      – Придут, – твердо сказал Ефрем Набатников. – Иначе…

      Я понял, что это заклятие. И то правда, совсем по-другому прислушался я к зловещим раскатам грома, должны прийти, иначе всё теряет всякий смысл, даже моя поездка. И я понял, почему Стрелков нервничал.

      – Иначе дело дрянь, – досказал за него я.

      – Об этом никто не говорит вслух, – оглянулся по сторонам Ефрем Набатников, словно нас подслушивали.

      Несомненно, он доверял мне, потому что знал давно и потому что водки мы с ним выпили немерено.

      – Хорошо, – пообещал я, – опишу только положительные моменты.

      Второй раз он поднялся на торговле игрушками, но и разорился, я полагаю, тоже из-за женщины.

      – Я бы сказал, – поморщился Ефрем Набатников, – да, материал надо придержать.

      – Можно и так, – согласился я, подумав, что Борис Сапожков меня не поймёт, зато укрофашисты обрадуются.

      А ещё я подумал, что по-видимому люди здесь из-за новизны ситуации сами ещё не понимают, что можно, а что нельзя и что, в принципе, потом может оказаться для них компроматом.

      – Обо мне можешь писать, – скромно сказал Ефрем Набатников. – Я не боюсь, а у других надо спрашивать разрешение.

      – Ладно, – кивнул я, изображая слоновью покорность.

      Мы вышли из здания районной администрации. Перед видавшем виды «фольксвагене», опираясь на пулемёт, в позе Геракла стоял человек, страшно похожий на молодого лысого Дженсона из «Ментовских войн», и не было монументальней физиономии на всём западном фронте. Я едва запанибратски не полез обниматься, но вовремя осёкся, сообразив, что это не тот Джексон, а страшно на него похожий человек. А может, это и есть Джексон? – ужаснулся я. Уже и актёры сюда подались за ощущениями. А ведь он убивал, догадался я, глядя на его жёсткое лицо, голыми руками и не очень честно. Как будто само убийство может быть честным. Но тем не менее, человек производил впечатление бывалого и опытного. А ещё он был обвешан оружием, как елочная игрушка: пулемёт, автомат, рожки – на животе, гранаты в нагрудных карманах, огромный штык слева, так, где сердце. Я решил его сфотографировать, но в