Федор. Сказка о жизни. Записано Вальтером. Петер Зенгер

много лет назад свою Софочку, уже ничего не боялся.

      Директор стоял у окна и любовался слегка припорошенными снегом березками, растущими за украшенным колючей проволокой забором.

      Услышав приветствие Саши, он повернулся и, сделав несколько шагов навстречу, крепко пожал ему руку:

      – Доброе утро, Саша! Рад видеть! Как дела у Марии Яковлевны? Как здоровье?

      Движением руки Ефим Григорьевич предложил кресло прямо у его рабочего стола.

      – Чай? Кофе?

      – Кофе, пожалуйста! – Саша исходил из того, что здесь он получит именно тот черный ароматный напиток, который достоин своего имени.

      – Наталья Николаевна, а мне, пожалуйста, как всегда. И, будьте добры, посмотрите, есть ли у нас в резерве Рошен. Если он еще годится.

      Сам небольшого роста, директор, усаживаясь в огромное кресло, казалось, тонул в нем.

      – Ну, так как поживает твоя мама? Давненько я у нее не бывал.

      Будучи коллегами, они дружили семьями, и, пока был жив Сашин папа, часто навещали друг друга. Ефим Григорьевич и теперь время от времени заглядывал к Марии Яковлевне. Саша знал, что они оба наслаждались этими встречами, и любил присутствовать при их разговорах.

      – Ах, вы же знаете маму. Как ни спросишь – всегда все хорошо. Только вот по ночам тихонечко по комнате ходит.

      На изрезанном жизнью лбу собеседника складки сложились в гармошку.

      – Присмотри за ней! Ты теперь мужчина в доме. Если понадобятся лекарства, скажешь. Пусть эту прессованную дрянь, что у нас продают, не глотает!

      В дверях появилась Наталья Николаевна. Быстро разложив перед мужчинами маленькие плетеные подложки и поставив на них одному – чашку кофе, а другому – огромную кружку с чаем, она сняла с подноса и разместила на столе молочницу и сахарницу в стиле кофейной чашки, тарелку с пряниками и небольшую стеклянную вазочку с конфетами, поверх которых лежали четыре слегка побелевшие шоколадные без фантиков. «Последние!» Сопровождаемая двухголосым «Спасибо!», она плотно затворила за собой дверь.

      В комнате наступила тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов – подарок коллектива по поводу двадцатипятилетнего рабочего юбилея. Боже, как давно это было!

      Директор поднялся с кресла, целиком положил в рот одну Рошен и, с кружкой в руках, подошел к окну. Сделав большой глоток чая и пожевав любимую сладость, он произнес:

      – Жаль, что мы с нашими братьями-украинцами больше не дружим. Даже конфеты у них не берем.

      И опять замолчал, глядя на березки за колючей проволокой.

      Кофе не пился. Саша чувствовал нутром, что над ним зависла какая-то очень тяжелая истина, словно выбиравшая правильную позицию, из которой смогла бы так обрушиться на голову, чтобы абсолютно точно дойти до каждой извилины его мозга. Голова сама по себе уходила в плечи.

      – Вы вообще понимаете, куда вы лезете?

      Саша молчал.

      Ефим Григорьевич вернулся к столу, поставил кружку