Михайловская дева. Лана Ланитова

был в юности. Злости – то за эти годы подкопил. Так что, будь спокоен.

      – Да, подождите же вы…

      Но его уже не слушали.

      Владимира бросили в какую-то крепко-срубленную постройку, наполовину вкопанную в землю. И закрыли за ним засов. В темноте он запнулся и упал на пол, едва припорошенный сеном. Тут же располагались какие-то бочки, ящики и другая хозяйственная утварь. Противно пахло гнилой картошкой и тухлой капустой. Вокруг стояла кромешная тьма. По сапогу что-то шоркнуло, в темноте раздался писк. Из угла загорелось с десяток красных глаз.

      «Черт! Это же крысы! Как я ненавижу крыс! Идиот, как я умудрился вляпаться в такую паршивую историю? А если они и вправду меня того? – не смотря на сырость и холод, спина вмиг взмокла. – Никто же не видел меня здесь. Свидетелей нет. Этот кадавр, на коротких ножках, может даже меня убить. Никто и искать-то не станет. Как мне выбраться отсюда? Мне нужна дверь… Черт! Не дверь, а рама этой картины. Через нее я влез сюда. Она на холме, выше луга с беседкой. Как я мог про нее забыть? Завтра надобно изловчиться и попытаться сбежать. И домой, к Виктору! Лучше туда, чем к скопцу с секирой».

      Махнев на ощупь попытался обследовать стены и дверь. Дверь была очень толстой и крепко лаженной, на мощных металлических петлях. Плечо уперлось в створ. Но все было бесполезно. Владимир попинал дверь сапогом, но она даже не шелохнулась.

      «Добротные двери в твоем хозяйстве, господин Грабов, – с горечью констатировал Владимир. – Добро замуровали, ироды…»

      Он шугнул крыс и присел прямо на пол. Голова склонилась к деревянным ящикам. От всего пережитого Владимир и сам не заметил, как задремал.

      Проснулся он от того, что услышал скрежет открывающегося замка. Сердце упало в пятки. Неужели уже утро и казнь?

      Яркий луч света ударил из щели. А вместе со светом в чулан ворвался свежий утренний воздух.

      В проеме мелькнул до боли знакомый образ.

      – Лена! Леночка… Ты? Они хотят меня… изувечить.

      – Я знаю! – горячо зашептала она.

      – Ты как здесь?

      – Я своровала ключи у мужа и бегом к тебе.

      Она прятала от него подбитый глаз. На голове у Елены Николаевны был надет платок с кистями. Лицо казалось бледным и испуганным. Она вся сникла и пригорюнилась.

      – Еще шесть утра. Муж пока спит. Он пил почти до рассвета. Его помощники тоже спят. Беги, любимый. Беги на станцию. Там возьми лошадей. И в свою губернию. Скачи, милый. Убегай!

      Она крепко поцеловала его мокрыми от слез губами.

      – Он сильно побил тебя?

      – Нет. Ударил раз по лицу. А потом лишь снасильничал грубо. Он, на самом деле, любит меня.

      – Я понимаю его.

      – Времени мало… Беги! Я не знаю, сведет ли нас когда господь, но знай, что я всю жизнь буду помнить тебя и любить до гроба! – она заплакала.

      – Эх, Елена Николаевна, да кабы вы знали… Я не так хорош. Я совсем не хорош.

      – Молчи, Лоденька! Лучше тебя нет никого на свете! Всю жизнь буду молиться за тебя.

      Она вытолкала его из