Кристалл Авроры. Анна Берсенева

ушел в кухню, где что-то забренчало; наверное, крышка на кастрюле с борщом. Но Нэла и без слов услышала его ответ, вернее, он и без слов был ей понятен.

      Покоем Таня его раскормила. Не тем покоем, который дается равнодушием, а тем, который дается любовью.

      Ну и, конечно, метаболизм от нервов ускоряется, а прекрати нервничать, и сразу начнешь от куска хлеба толстеть, это любая женщина знает.

      Ваня принес борщ в супнице, которую Нэла тут же вспомнила – в ней Евгения Вениаминовна часто приносила соседям попробовать какие-то невероятные яства, которые она готовила в качестве повседневной пищи, а мама даже в качестве праздничной вообразить себе не могла.

      Они ели борщ, в самом деле вкусный, и разговаривали – о Тане, об Алике, у которого обнаружились большие способности к математике, о конструкторском бюро, куда Ваню взяли несмотря на огромный перерыв в работе…

      – Ты-то как живешь, почему не рассказываешь?

      Брат спросил это мимолетным тоном, но Нэла знала, что спросил не из вежливости.

      – Просто нечего, Вань, – сказала она. – Живу не скучно, но рассказывать нечего.

      – Так бывает?

      – Вышло, что да.

      – Вот прямо само собой взяло и вышло? – усмехнулся он и, не дождавшись ее ответа, спросил: – Ты поэтому к Антону приехала?

      – Не знаю. Не понимаю, почему я приехала, а главное, зачем.

      У кого другого такой ответ вызвал бы, может, раздражение, но Ваня умел спрямлять запутанные линии, и в конечном пункте их запутанности выходило, что суть в общем понятна и без того, чтобы разбираться, каким образом она выявилась.

      – Ты лучше про Алика вашего расскажи, – сказала Нэла. – Какой он?

      И опять – другой сказал бы, что этого в двух словах не объяснишь, но Ваня ответил:

      – Умный, но не разумный. Сердечный, но безответственный. С пяти лет в детдоме, а это, знаешь, не та жизнь, которая дает опоры будущему.

      Когда-то в детстве они с братом читали одни и те же книжки и думали обо всем одинаково, потом он стал читать другое и думать иначе – проявился аналитический, системный склад его ума, совсем с Нэлиным не схожий, и профессия его инженерная этому соответствовала. А потом, когда круг его жизни вдруг замкнулся непроницаемой чертой и оказалось, что профессии больше нет и только внутри этого замкнутого круга ему приходится существовать, – все переменилось в нем, и он стал видеть людей не аналитически, а более тонким образом, чем видела их даже Нэла, которой тоже проницательности было не занимать.

      – Ничего, Вань, – сказала она. – Он же левертовский мальчик. У него в собственной крови опор достаточно.

      – Это да, – кивнул брат.

      То, что она сказала, было ему понятно, а кроме него, пожалуй, больше никто ее слов не понял бы.

      – Как он вас с Таней называет? – спросила Нэла.

      – Таню по имени. Меня Иваном Николаевичем звал, а сейчас никак. По-моему, хочет папой называть, но не решается.

      – А ты его не торопишь.

      – Конечно.

      Она хотела спросить, как дела у