Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник). Арчибальд Кронин

мог проглотить и кусочка. Отец, пребывавший в одном из своих лучших настроений, когда душа нараспашку, выказал особую любовь к Терри, дав ему соверен, на который, видимо, Терри рассчитывал и который, скорее всего, и был целью его визита. Затем мой кузен зажег карбидную фару на велосипеде, вскочил на него и отправился в Лохбридж.

      Когда он скрылся из виду, я пошел на кухню.

      – Мама, – сказал я, подходя к ней, – пусть и не очень-то, но все-таки я игрок.

      – Ты? – без энтузиазма сказала мама. – Не знаю, хочу ли я, чтобы ты был игроком.

      – Но это хорошо ведь. Терри сказал, что я игрок, когда мы бросали монету на яблочный пирог.

      – Яблочный пирог? – Мама в недоумении повернулась, ее руки были в мыльной пене. – Вот почему ты не ел за ужином.

      – Нет, мама. Я ни чуточки не попробовал пирога. Терри все съел.

      – И откуда же взялся этот знаменитый пирог? – Теперь мама очень странно и вопрошающе смотрела на меня.

      – Ну, мама, это я его купил и записал на наш счет.

      – Как! Ты записал на наш счет!

      Мать была изумлена. Отец же, который подошел и все слышал, вдруг спросил:

      – Как Терри бросал монету?

      – Он вел себя честно, папа. Он сказал: орел – его выигрыш, решка – мой проигрыш.

      Отец зашелся от смеха, столь долгого, что все закончилось тяжелым кашлем с бронхиальным спазмом.

      – Юный мерзавец! – задыхался отец. – Он типичный Кэрролл.

      – Не вижу тут ничего смешного, – холодно сказала мама. – Я поговорю с тобой серьезно об этом утром, Лоуренс. А теперь ты пойдешь прямо в постель.

      Я медленно и грустно разделся. Этот день, начавшийся так радостно, горечью стоял во рту. Мои ум и совесть испытывали тяжесть вины. Разве я не предал Мэгги, дорогую Мэгги, моего друга и защитника, да, отмахнулся и отрекся от нее, и все ради двоюродного брата, который думал обо мне не больше, чем, скажем, о коробке спичек фирмы «Свон»? Больше всего на меня давила тайна, связанная с моими родителями, в которую Терри меня посвятил, изоляция, в которой мы были вынуждены жить. Я уткнулся в подушку и позволил пролиться горючим слезам.

      Глава четвертая

      В том году осень наступила рано. Листья моего любимого дерева, тронутые золотом и багрецом, опали, соткав королевский ковер у входа в кузницу. С залива поползли утренние туманы, оставляя хрустальные росы на перистых травах поля Снодди. В мягком воздухе было ощущение перемен и чего-то неосязаемого, что заставляло меня мечтать о дальних землях, неведомых королевствах, где, как мне тогда еще казалось, я бывал в какие-то забытые стародавние времена.

      Но сегодня было воскресенье, реальный день, который всякий раз, когда я просыпался и улавливал явственный запах жареного бекона и яиц, настраивал меня на более практический лад. Отец по воспитанию и вере был тем, кого я должен назвать убежденным католиком, то есть, несмотря на некоторые свои смелые и неординарные высказывания, он стоял на своем перед лицом противников этой конфессии, но едва ли его