Конец Смуты. Иван Оченков

душу, а там, может, и поживешь еще.

      – Спрашивай, – вздохнул тать.

      – Сколько вас?

      – Сам же сказывал, что десяток и еще половина.

      – Вооружены как?

      – Кто как, у кого сабля, а у кого и ослоп.

      – Брони есть?

      – У восьмерых кольчуги да тягиляи, прочие же в чем есть.

      – Луки, огненный бой?

      – Луков нет, самострелов вроде моего – пара, а огненный бой есть, как не быть. Только к нему зелья[17] нет. Так что лежит без дела в сундуке.

      – Сундук покажешь?

      В здоровом, окованном железными полосами сундуке со сломанным замком и вправду лежали три пищали и пара турецкой работы пистолей, а также неизвестно откуда взявшаяся древняя гаковница[18].

      – Как говорит государь, нам на бедность все в кассу, – хмыкнул, осмотрев трофеи, Корнилий. – Так: этого связать и сидеть тихо. Скоро пожалуют те, кому он кашу варил.

      Ждать пришлось недолго. Едва успели доварить кашу в котле, как притаившиеся вокруг зимовья в засаде ратники подали знак, и сотник велел всем молчать. Тати не сторожились и, подъехав гурьбою, стали спешиваться, привязывать коней к коновязи и снимать с них вьюки.

      – Сыч! – закричал один из разбойников, одетый богаче других и не участвующий в общей суете. – Где ты, черт старый?

      Связанный старик вздрогнул и замотал было головою, но Корнилий показал ему кинжал – и тот затих.

      – Кашу сварил ли, упырь седой? – продолжал изгаляться разбойник. – А то я тебя самого съем, только кости останутся.

      – Что ты кричишь, Косач? – одернул его другой тать. – Разве не слышишь, какой дух от каши? Верно сварил, а его самого есть – только зубы об мослы поломаешь.

      – А если сварил, так отчего не выходит?

      – Так боится, что его Косач съест! – дурашливым голосом прокричал под всеобщий смех один из привязывавших коней и решительным шагом направился к двери.

      Но едва он успел войти, как раздался свист – и разбойников окружили схоронившиеся вокруг ратники. А внезапно появившийся в дверном проеме Михальский одним ударом сбил татя с ног и направил на оставшихся пистолет:

      – Сдавайтесь!

      Услышавшие это разбойники попробовали схватиться за оружие, но не тут то было. Со всех сторон их окружали вооруженные люди, а юркий словно бес Ахметка, незнамо как оказавшийся среди них, повыбивал камчою ножи или сабли у немногих успевших взяться за оружие. Один из татей схватился за самострел, но, поймав Федькину стрелу, упал и, немного поскребя ногами снег, затих.

      Остальных татей быстро разоружили и, связав им руки за спиной, приступили к дознанию. Допрашивали разбойников порознь, чтобы каждый не слышал, что говорят его сообщники. Первым разговорили того, которого называли Косачом. Лишившийся нарядного зипуна тать попробовал было запираться, но Корнилий только мигнул своим татарам – и те подвесили его голыми пятками над костерком. После чего Косач враз признался и в татьбе, и в душегубстве, и в иных винах. Прочие разбойники слишком не

17

Зелье – здесь: порох.

18

Старинное огнестрельное оружие с крюком, который зацепляли при выстреле за стену, чтобы гасить отдачу.