Крамола. Столпотворение. Сергей Алексеев

что Махин предал? – спросил мужчина.

      – Ты кто такой? – задиристо набросился Ковшов. – Тебе чего? Успокоиться не можешь?

      – Я большевик, – с достоинством ответил мужчина. – Член Уфимского ревкома!

      – Да хватит тебе! – оборвал его Ковшов, ощупывая стены вагона. – Разорался… Раньше орал бы!

      – А ты что сказать мне не даешь? – взвинтился тот. – Чего за слова цепляешься?

      – Наслушался вас – во! – Ковшов рубанул по горлу. – Хоть тут бы, в тюряге, покою дали!

      Один из узников вагона, усатый парень в тельняшке, громко рассмеялся:

      – В тюрьме, братишка, революционерам самое беспокойство начинается! Нас вот тут двадцать семь душ, а партий – пять!

      – Чему радуешься, Чвалюк? – прикрикнул на него ревкомовец. – Наша разобщенность только контре на руку!

      – Я не радуюсь. Я смеюсь! – не согласился матрос. – Плакать, что ли, теперь? Пять партий и две фракции! На двадцать семь душ – не смешно?

      – Смешно! – резанул ревкомовец. – Надо к смерти готовиться, а мы перегрызлись тут. По кучкам разбились!

      – Возьми да объедини! – веселился Чвалюк. – Создай блок! И всем блоком завтра к стенке станем.

      Ревкомовец махнул рукой на матроса и присел возле Шиловского:

      – Ты-то кто? Какой партии?

      – Беспартийный, – отозвался комиссар.

      – Это теперь тоже партия… Потому и предательство в наших рядах, – вздохнул ревкомовец и вдруг спросил: – Вы ничего о товарище Шиловском не слышали? Где он?

      Андрей машинально глянул на комиссара, но тут же отвернулся.

      – Слышал, – неожиданно отозвался Шиловский. – Его убили два дня назад.

      Ковшов удивленно вытаращил глаза, однако смолчал и пошел дальше вдоль стены, исследуя на крепость каждую доску: мол, мое дело маленькое…

      – Жаль, – вздохнул ревкомовец. – Так и не свиделись… Гибнут лучшие партийцы.

      – Зато болтуны живут! – вставил матрос Чвалюк. – И агитируют!

      Ревкомовец сжал кулаки, шагнул к нему, но двое парней тут же встали навстречу. Уперев руки в бока, глядели драчливо.

      – Анархию не трожь, – посоветовал один из них улыбаясь. – А то защекочу! – И сделал пальцами «рожки».

      Ревкомовец плюнул под ноги и отошел к своим, в дальний угол, где сидело человек семь-восемь, сбившись плечо к плечу.

      – Кстати, не козыряй своим Шиловским, – добавил матрос. – Он когда-то и наш пирог ел, да! А от нас к эсерам перекинулся, потом к левым меньшевикам, к центристам… Продолжать?

      – Заткнись! Не врал бы… – отмахнулся ревкомовец, видимо, уставший от разговоров.

      – Я – вру? – взвился Чвалюк. – Да тебе каждый скажет!

      – Развели партий, мать вашу! – вдруг заорал Ковшов и ударил кулаком в стену. – Башки не хватает, не упомнишь! И между собой как собаки, все власти хотят! Власть подавай! А на трудовой народ начхать!

      – Эй, а ты-то за кого? – окликнули Ковшова.

      – Я самый настоящий большевик! – Он постучал своим кулачищем