Роза и тис. Мэри Уэстмакотт

его ярой поклонницей.

      «Да что же такое есть в этом типе, – подумал я раздраженно, – что все женщины попадаются к нему на удочку? Он же страшен как смертный грех! Заносчив, вульгарен, хвастлив… Следует признать, что он неглуп и в определенных обстоятельствах интересный собеседник. Да, он не лишен чувства юмора. Но это все. Понимаете, все! Его отрицательные черты, по-моему, начисто заглушали то немногое хорошее, что было в этом человеке. И я не могу взять в толк…»

      Кэтрин прервала мои размышления:

      – Пожалуйста, так вы пойдете? Пойдете быстро? Нельзя терять время.

      Я взял себя в руки.

      – Извините, мадам, – сказал я, – но, боюсь, я не смогу вас сопровождать.

      – Но он хочет вас видеть! – настаивала она.

      – Я не пойду.

      – Вы не понимаете! Он болен. Он умирает и хочет видеть вас.

      Я напрягся и приготовился к схватке. Я понял (а Парфитт догадался с первого взгляда), что Кэтрин Югубян так просто не сдастся.

      – Вас ввели в заблуждение, – сказал я. – Джон Габриэль мне не друг.

      Она энергично тряхнула головой:

      – Ну да, ну да. Он читать ваше имя в газете. Там написали, что вы – член Комиссии. И он говорить, чтобы я разыскала вас и уговорила прийти. Пожалуйста, вы должны прийти быстро, очень быстро, потому что доктор говорит, ему осталось недолго. Так вы идете со мной?

      Мне показалось, что лучше высказаться откровенно.

      – Пусть хоть в аду сгорит – мне это безразлично!

      – Прошу прощения?

      Она смотрела на меня с тревогой, морща длинный нос. Мне стало жаль ее: она держалась дружелюбно, пыталась понять…

      – Джон Габриэль, – сказал я медленно и раздельно, – мне не друг. Он – человек, которого я ненавижу, не-на-ви-жу! Теперь вам понятно?

      Она прищурилась. Мне показалось, наконец до нее начало что-то доходить.

      – Вы сказать… – она говорила медленно, словно ребенок, который повторяет трудный урок, – вы сказать, что… вы… ненавидеть… Джон Габриэль? Вы это сказать?

      – Верно, – кивнул я.

      Она улыбнулась, и ее улыбка привела меня в бешенство.

      – Нет, нет, – снисходительно произнесла она, – невозможно, нет! Джона Габриэля нельзя ненавидеть! Он очень великий… очень хороший человек. Все, кто знать его, мы с радостью умирать за него.

      – Боже всемогущий! – раздраженно воскликнул я. – Да что же такого совершил этот человек, чтобы испытывать по отношению к нему такие чувства?

      Что ж, я сам напросился! Кэтрин Югубян позабыла о срочности своего поручения. Она села, отбросила со лба прядь волос, глаза ее загорелись.

      По-моему, она говорила примерно с четверть часа. Иногда понять ее было очень трудно, так как она безбожно коверкала слова. Местами речь ее лилась плавным потоком.

      Она говорила с благоговением, с восхищением: ясно было, что она преклоняется перед Джоном Габриэлем. Так, как отзывалась о нем она, обычно говорят о мессии.

      В действительности он и был для нее своего рода мессией. Она говорила о нем такое, что казалось