Потерявшие солнце. Максим Есаулов

но тяжело.

      – Мучают сны и воспоминания?

      Антон поднял глаза.

      – Откуда ты всегда все знаешь?

      Китаец смотрел в окно, поверх затянутых дождевой пеленой крыш:

      – Все знает только ОН. Я просто делаю выводы из того, что знаю, и прогнозирую, точнее, пытаюсь прогнозировать. Когда мы забрали тебя из больницы, твой мозг был доверху заполнен смесью страха, стыда и опустошенности. Причем страх и стыд были особого рода – их породило бессилие. Ничто не разрушает человека внутри так, как бессилие. Страх от нападения дикого зверя скоро пройдет, и ты можешь не испугаться, если это повторится. Но, если при тебе будут кого-нибудь мучить, лишив тебя возможности вмешаться, ты никогда этого не забудешь и будешь всегда испытывать ужас от одного осознания, что это может произойти снова. Так же и со стыдом. Тебе всегда будет стыдно, что ты жив и ничего не изменил. Пусть это даже было невозможно, но убедить себя – всегда труднее, чем других. На войне говорят, что умереть не страшно – страшно выжить.

      Он помолчал секунду, не отрывая взгляда от окна, затем повернулся к Антону и вновь улыбнулся:

      – А сны? Сны – это дыхание души, отражение того, что изжито из памяти, но никогда не умрет в сердце.

      Антон усмехнулся и покачал головой:

      – Ничего не изжито, Китаец, ничего… А снится мне психушка. Она пугает меня гораздо больше.

      Китаец помрачнел и перестал улыбаться:

      – Для нормального человека сам факт пребывания в психбольнице страшен для осознания. Эти идиоты пичкали тебя всякой дрянью. Пытались стимулировать тебя антидепрессантами. Они не поняли, что тебе нужен не психиатр, а психолог. Ты просто перешел из стресса в стресс, когда, подлечив рану и стремясь к реваншу, понял, что его у тебя украли. Я имею в виду, что дело… Ну как там у вас правильно…

      – Прекратили. Я понял, – Антон кивнул. Кофе у него остыл. Хотелось закурить, но он еще побаивался.

      Некоторое время оба молчали, глядя на мечущиеся по балкону брызги.

      – Я хочу найти его, Китаец. – Антон встал и, подойдя к окну, приложил ладони к холодному стеклу. – Реванш состоится или я снова окажусь ТАМ.

      – Я надеялся, что рано или поздно ты придешь к этой мысли. Послестрессовая апатия у тебя затянулась.

      – Я просто пытался отрезать от своей жизни кусок. И, знаешь, иногда мне казалось, что это удается.

      Антон отворил балконную дверь. Ветер и дождь ворвались в комнату. Жалобно зазвенел посудой буфет. Заметались по воздуху листы бумаги с письменного стола. Китаец улыбался:

      – Он нужен тебе живым. Ты должен заглянуть ему в глаза. Услышать его голос.

      Антон шагнул под водяные струи и повернулся к нему лицом.

      – Во мне давно нет ненависти, только злость. Ледяная злость. – Он запрокинул лицо к небу, непрерывно сыпавшему дождем. – Я его возьму.

      Китаец прислонился к косяку балконной двери. Он продолжал улыбаться:

      – Главное, чтобы ОН не внес коррективы.

      Антон непонимающе оторвался от небес:

      – Кто?

      Китаец кивнул вверх.

      – Бог