Потерявшие солнце. Максим Есаулов

это, он принял сверток из рук Цыбина и, мгновенно ощупав длинными сухими пальцами, положил в ящик стола.

      – Позвольте дать вам один совет, молодой человек, опять-таки из безмерного уважения к вам и вашей маме.

      Привставший было Цыбин снова сел. Вежливая улыбка не покидала его лица.

      – Испания – крайне нестабильная страна. Хранить там денежные средства несколько легкомысленно. Тем более вы выбрали не курорты побережья с их возможностями перспективных вложений, а отсталые горы Каталонии и этот городок, которого нет на карте, а название мне даже не выговорить. С моей точки зрения – а вы знаете: я достаточно компетентен в этих вопросах, – неоспоримо лучше представляются Германия, Англия и, естественно, Швейцария. Конечно, разместить деньги в Цюрихе или Лозанне непросто, но, если я замолвлю кое-где слово, правда, это потребует расходов, но вы же понимаете, что не это побуждает меня подсказать вам.

      – Разумеется, – Цыбин кивнул. – Я крайне уважаю ваше мнение. Возможно, Испания – лишь первый этап. Я обязательно обдумаю ваши слова. И заверяю вас, все дальнейшие операции – только через вас. От добра добра не ищут. Уважение, доверие и нелюбопытность нынче в дефиците, – он еще шире улыбнулся. – И еще конфиденциальность. Правда?

      – Только я, только я, – прижав руки к груди, закивал Ямпольский, – кругом ворье, бандиты. Кошмар.

      Цыбин поднялся.

      – Как всегда? Три дня?

      – Максимум.

      – Приятно с вами работать.

      – Приятно с вами общаться.

      Рука у старика была сухая, как куриная лапа, и цепкая, как зубы бульдога.

      На улице ветер рвал из рук прохожих зонты. Временами казалось, что дождь хлещет горизонтально, параллельно земле. Старые дома стояли в подтеках, как полинявшее белье на веревке. Цыбин обернулся назад. Новенький двухэтажный особнячок «Ямпобанка» выглядел здесь, в рабочем районе, пижоном.

      – Это мой банк! – усмехнулся он, вспомнив известную рекламу, и посмотрел на часы. Четверть третьего.

      Он чувствовал себя не в форме. Организм не сумел восстановиться за те три часа, которые он спал. Прошедший остаток ночи и утро ассоциировались с запахом чистого женского тела, блаженно закрытыми глазами Анны, зажатым в ее зубах краем простыни и… снегом, который начинал кружиться перед глазами каждый раз, когда он начинал засыпать. Находящаяся к утру в полубессознательном состоянии Анна, конечно, не подозревала, что его неуемные сексуальные желания в эту ночь подогреты страхом остаться во сне один на один с заунывно-белой московской метелью. Она вообще не подозревала, что он способен испытывать страх. Он сам этого не подозревал, до этой ночи. Уснув, обессиленный, около восьми, он не видел снов.

      На углу Достоевского и Свечного кто-то схватил его за локоть. Грязная женщина неопределенного возраста в синей нейлоновой куртке и спортивных штанах, вытянув шею, впилась в него пустыми, водянистыми глазами душевнобольной:

      – Неотмщенные души не находят приюта…

      Он отшатнулся и, поскользнувшись на собачьем дерьме, едва не упал в грязь, служащую летом газоном.