Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник). Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Николая Афанасьевича и вяжут ему руки. Освобожденная Натали выбегает вон из комнаты, плача, а за нею обе сестры.

      Наталья Ивановна топочет ногами, приседая:

      – Вон его! Несите вон его отсюда!.. Несите же!.. Тащите, вам говорят!

      – Здо-ро-вый! – рычит, борясь с больным, один из лакеев.

      Это слово расслышал Афанасий Николаич.

      – Я то-оже был когда-то здоровый! Эх, Коля, Коля! – кивает он беспомощно.

      – Ногами бьет, барыня!

      – Нет терпенья! – орет другой лакей.

      Но его покрывает пронзительный вскрик Терентия:

      – Укусили! Барыня! Они меня укусили! Ей-богу!.. Ах, погибший я теперь человек! Сбешусь!

      И в отчаянии, что теперь непременно он сбесится, Терентий толкает своего барина локтем в лицо.

      Это замечает Сережа и кричит высоким, тонким, но ломающимся, как у всякого подростка, голосом:

      – Не сме-ей! Хам! Не смей бить папу!.. Мама, они папу бьют!

      – Тащите его! Тащите скорей! – кричит, не слушая его, Наталья Ивановна.

      Николай Афанасьевич упирается и тоже кричит истошно, но его подхватили под колени и уносят на руках.

      – Они и рады! Этот Терентий!.. Барину своему руки вязать! – не унимается Сережа и вызывает грозный окрик матери:

      – Сережка! Уйди вон отсюда! Иди заниматься!

      – Вот они, пугачовцы!.. Это пугачовцы! – испуганно бормочет Сережа и стремительно выбегает вслед лакеям, уносящим отца; за ним порывисто уходит Наталья Ивановна, а за нею Афанасий Николаевич и Аграфена; остаются одни приживалки, не решаясь уйти из молельни, и, всплескивая ручками, говорит Катерина Алексеевна:

      – Боже мой, боже мой, что же это с ним? Все время был тихий, только ходит и бормочет, а то про себя улыбается… и вдруг… что такое?

      – Музыку, должно быть, полковую услыхал… Или лошадь близко около себя увидел… – пытается догадаться Софья Петровна.

      – Где же ему лошадь увидать? – хочет уяснить Катерина Алексеевна.

      – А может в саду гулял, а за оградой чья-нибудь лошадь… Ведь это когда он с лошади упал, за зайцем скакал, тогда ведь это с ним сотрясение головы случилось!

      – А какой музыкант был замечательный, ах-ах, ах!.. Жить бы да жить в уме, в здоровье, ан вот…

      И Екатерина Алексеевна скорбно качает головкой, а Секлетея Кондратьевна спрашивает ее мрачно:

      – Что же нам теперь? Будем ли молитвы продолжать или уж расходиться нам?

      Проворно оглядываясь на открытые настежь двери, отвечает ей Софья Петровна:

      – Я полагаю, что как же иначе? Уж Наталья Ивановна свое сделает, а как же?

      – Как это свое? Это – божье, а не наше совсем! – подозрительно глядит на нее Секлетея, и Софья Петровна вынуждена поправиться:

      – Ну, то есть свой обиход жизни, я хотела сказать!.. А вот учитель Сережин, немец, и даже из комнаты сюда не вышел… Ему хоть из пушек пали!

      Между тем неотступно думающий о господском обеде Пров сначала заглядывает в дверь, потом появляется весь толстый, в белом:

      – Ну вот, потребуется в свое время обед, а что я сделаю,