Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник). Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

мастера Вены, Парижа, Лондона… Обошлось это мне в сорок тысяч рублей… А ведь, пожалуй, если начать продавать такую вещь, никто и десяти тысяч не даст, а? – спрашивает Нащокин.

      – Разве можно продавать это! Кощунство! Это будет у тебя фамильная редкость. Перейдет к твоим внукам и правнукам! Изумительнейшая вещь!

      – Если бы кто дал свою цену, я бы все-таки продал!.. На свете изумительных вещей вообще гораздо больше, чем денег, – философски замечает однолеток Пушкина Нащокин.

      – Что? Проигрался? – догадывается Пушкин.

      – Главное, совсем не вовремя, вот что досадно! Тут праздник заходит, масса всяких расходов, и вот… Да ничего, конечно, как-нибудь обернусь… – объясняет ему Нащокин.

      – Ты обернешься, конечно, я верю! Если бы у меня были деньги, я бы тебе ссудил… Уверен, что это пустяки! Или наследство какое-нибудь получишь, а?

      – Раскидывал я в уме, от кого бы можно было ожидать наследства, что-то не вспомню… Ну, да уж кто-нибудь найдется, помрет и оставит, обойдемся… А ты письмо написал Гончарихе, как собирался? – вспоминает о деле друга Нащокин.

      Пушкин, вынимая из кармана сюртука письмо, машет им нерешительно:

      – Вот оно! Только не знаю, отсылать или нет?

      – Как же так не отсылать? Раз письмо написано, то его надобно отослать. Это у меня мигом сделают Василий или Петька.

      Он отворяет дверь и кричит:

      – Василий! Ва-си-лий!.. Петька!.. А вам что надо? – меняет он голос.

      Чей-то густой раздается бас за дверью:

      – Мне бы только на Пушкина посмотреть!

      И тут же голос Нащокина:

      – Нечего на него смотреть! Ва-си-лий!

      Однако тот же голос жужжит настойчиво:

      – Кто-то сказал: Пушкин пришел к хозяину! Ну вот я и…

      И из-за плеча Нащокина просовывается чья-то взлохмаченная голова.

      – А-а! Пушкин! Пушкин! – кивает голова и исчезает, потом довольный голос Нащокина:

      – А-а! Петька! Ну, хотя бы ты… А то кричу и не могу дозваться.

      И вот Нащокин пропускает Петьку и затворяет дверь, а Петька говорит не менее философски, чем его барин:

      – Как же можно, барин, вам дозваться, когда полный дом разных народов, и у всякого, барин, своя фантазия!

      – В самом деле, Войныч, очень много что-то у тебя всяких, – соглашается с Петькой Пушкин. – Я проходил, видел… Кто такие?

      – Ну, где же мне знать всех, кто они такие? Один влезет, глядишь, кого-то другого притащил… Этот, в дверь заглядывал, артист какой-то. И еще, кажется, есть пятеро артистов… Потом художники… Все, конечно, народ талантливый, – объясняет Нащокин.

      – Видно, что таланты! Ну, так вот, письмо! Это, Петя, письмо для меня такое дорогое, что если ты его потеряешь… – пронзительно смотрит на Петьку Пушкин.

      – Ну вот, барин, как же можно письма терять! Что я, пьяный? Под Пасху пьяных не бывает, что Бог даст завтра! – отвечает Петька.

      – Тут написано: «В собственные руки»… Ты постарайся добиться, чтобы непременно самой барыне Гончаровой. Скажи, что от меня, и слушай, что она скажет, – наставляет Пушкин Петьку.

      – И