Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник). Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

самые чистые часы нашей жизни мы берем книжки ваших стихов, мы читаем их и мы… плачем от счастья, что вы живете в один век с нами, и теперь вот мы готовы заплакать от радости, что вы – подлинный и живой Пушкин – сидите с нами за одним столом!.. И мы…

      – Будет! Родной, довольно! А то я разревусь, как баба! – кричит Пушкин. Он соскакивает с места и бросается целовать Савостьянова, Санковского и других, кто ближе. Кричат «ура». Играет музыка. Все рассаживаются за столы.

      – Сейчас подадут настояще-грузинский шашлык! – возглашает Ломидзе.

      – Нет! Не настоящий? Александр Сергеевич! Хотите знать, настояще-грузинский шашлык какой бывает?.. Это… это как тифлисские бани, такой же оригинально! Вы в наших тифлисски бане еще не были? – ломаным языком, но быстро говорит другой грузин – Кобахидзе.

      – Как же не был? С дороги и не быть? Великолепные бани! – отвечает Пушкин.

      Кобахидзе доволен, что Пушкину понравились тифлисские бани.

      – Ну вот! Значит, видали там как? Горячий источник – горячая вода, холодный источник – холодная вода! Топить не надо, зачем? И зимой не топят! Горячий источник – те же дрова горят! Тепло. Эт-то была умная грузинская голова – там бани устроила! И мойся, и купайся себе, сколько хочешь! Серная, лечебная вода! И от известных болезней помогает! Да, да!

      – И в одной ванне моются, может быть, двадцать человек! – вставляет Батурин.

      – Может быть, сто двадцать – какое дело? Хотите один мыться – купите баню на три часа, никого не пустят, мойтесь, пожалуйста! – горячо защищает свои бани Кобахидзе.

      – Непременно! А чем же баня тифлисская похожа на грузинский настоящий шашлык? – лукаво спрашивает Пушкин.

      Общий хохот. Крики:

      – Браво, Александр Сергеич!

      Но Кобахидзе не теряется и не обижен. Он объясняет Пушкину:

      – Я сказал: так же оригинально… только с другой точки! Берется для этого целый бык… такой огромный буйвол, – целая туша, и вот ее жарят…

      – Как? В печке? – удивляется Пушкин.

      – Как шашлык! Такой ог-гонь большой, костер, и на толстый железный прут туша… – ретиво рассказывает Кобахидзе.

      – И неужели может прожариться?

      – О-о!.. Но в буйволе теленок! – торжественно поднимает палец кверху Кобахидзе.

      Пушкин вставляет кротко и терпеливо:

      – Я вижу, что теленком не кончится!

      Общий хохот покрывает эти кроткие слова поэта.

      – Вы совершенно правы, Александр Сергеич! В теленке – баран, – возглашает Кобахидзе.

      – Позвольте мне досказать: в баране – индюшка! Так? – спешит докончить Пушкин.

      – Гусь! Не индюшка, нет, – гусь!

      – Совсем как деревянные пасхальные яйца: в синем – красное, в красном – желтое et cetera! – замечает Пушкин. – Не-ет! От такого шашлыка увольте! Сгореть все это может, конечно, но чтобы прожарилось, как следует, со-мне-ва-юсь!

      Входят несколько человек кавказцев с прутьями дымящегося шашлыка, и Кобахидзе, указывая