Девочка на шаре (сборник). Вадим Фадин

будто бы отнёсся к предательству спокойно – но надо знать ризенов, их выдержку и человеческую глубину переживаний. Что он теперь думает о людях!..

      Наш пёс продолжает жить с нами как миф. Вот и автопортрет оказался без него невозможен.

      Автопортрет в оконной раме

      Всякая тема исчерпаема.

      Вполне возможна такая любовь художника к себе, чтобы никогда не перестать писать автопортреты – при том даже, что с каждым новым ему будет труднее и труднее находить не использованный прежде фон – какой – нибудь да окажется последним: не век же скитаться человеку по свету, меняя дома. Мне названный жанр изрядно надоел – и тем не менее я жду не последнего изделия, а следующего за ним, и приглядываюсь к зеркалам. Та, с дудочкой в руке, потерявшая было меня из виду, кажется, вот— вот снова постучится в дверь, вынуждая бросить то суетное, чем доводилось пробавляться в её отсутствие, и приступить наконец к работе над шедевром (то есть думать, что – над шедевром; другое дело, как потом оценишь уже готовую работу); только бы успеть записать за нею, вечно торопящейся. Известно, правда, какие страницы диктовала она Данту, – что ж, не всякий диктант приходится ученикам по вкусу, но и выбора не дано, и тот, кто отринет нашу флейтистку, обречён впустую играть словами. Она, бывает, уклоняется от встреч, и тогда поиски и преследования её могут приобрести вид болезненного пристрастия; мне, например, в последние годы то и дело мерещилась невнятная фигура – не то первая любовь, не то и вправду муза; наконец знакомый профиль будто бы промелькнул в ночном окне разрушенного дома, замыкавшего наш сад, заселённый птицами – от грачей до сорок, – вернее, прикасавшегося к левому дальнему его углу так, что с моего рабочего места, если откинуться на спинку кресла, видны были пустые проёмы верхнего и мёртвые стёкла нижних этажей, а над кромкой стены – крест кирхи (описать этот пейзаж возможно только в прошедшем времени: к прошлой весне это ненужное здание аккуратно разобрали, и теперь я наслаждаюсь совсем другим видом – на открывшийся по пояс храм).

      Призрачный огонёк в окне ещё нетронутой тогда развалины привиделся мне летом. Раздевшись на ночь и погасив свет, я заметил мерцание за чужим стеклом, но удивился тому лишь, что в окрестности кто – то способен бодрствовать дольше меня (предположение, что там уже встают, не пришло мне в голову); приписать тамошние бдения бездомным было бы явной ошибкою, потому что не до часа же волка терпеть им со своим скромным ужином. Нет, тут было, бесспорно, что – то более серьёзное, и я заточил карандаши и задумал наскоро, в считанные минуты до свидания с хранительницей странного огня живописать не самоё неверную деву, а упомянутый дом, руины, так кстати спрятанные в глубине квартала – использовав, разумеется, как фон; то, что я постоянно возвращаюсь мыслью к заднему плану, к незначительной обстановке, говорит скорее не о забывчивости, а лишь о кризисе выбранного жанра, ведь автопортрет с музой мною уже написан, только не сейчас и не здесь, а страшно давно, в прошлой жизни, как говорят наши эмигранты, –