Резервация Химнесс. Книга 2. Единственная для Барса. Алина Углицкая

опоздала, – раздался сухой голос Генри Неймана. – Это верх неуважения…

      – Намного? – перебил Андрулеску.

      – Минут на двадцать. Вряд ли выговор за опоздание в первый же день – это то, что нужно вашей дочери в начале карьеры.

      Антуан умышленно пропустил эти слова мимо ушей. Хотя тон Неймана ему совсем не понравился.

      – Объяснила, почему?

      – Я не спрашивал. Но охранник сказал, что она была не одна. Ее кто-то подвез на черном Гелендвагене с европейскими номерами.

      Губы Андрулеску превратились в сухую полоску.

      Гелендваген, значит. Надо разобраться, кто это там такой прыткий…

      – Ладно, – он сделал себе мысленную пометку. – Это тебя не должно волновать. Лучше придумай, как взять кровь на анализ так, чтобы она ни о чем не догадалась.

      – За это не беспокойтесь. Но если ваша дочь будет опаздывать каждый раз, я не смогу с ней работать.

      Нейман был достаточно далеко, на другом острове, в сорока милях, под надежной защитой военных. Он мог чувствовать себя защищенным. Мог. Но когда Андрулеску заговорил, у Генри похолодело внутри.

      Тихий, свистящий шепот, похожий на шипение змеи, с холодной яростью произнес:

      – Ты будешь делать все, что я прикажу. Или забыл, чем мне обязан? Забыл? Так я могу напомнить.

      Нажав отбой, Антуан грубо выругался и швырнул телефон на стол.

      В этот раз его не обдурят, пусть не пытаются! А если все же рискнут – эта попытка будет стоить им жизни!

      ***

      Лика быстро освоилась среди трех десятков экранов и чувствовала себя вполне комфортно в своем новом кресле. Камеры работали бесперебойно, видео транслировалось, в углу обнаружилась кофемашина с запасом «таблеток» для эспрессо, а в ящике под пультом – журнал дежурств, который девушка тщательно изучила.

      Но стоило увидеть объекты, за которыми велось наблюдение – и все изменилось. Это оказалось сложнее, чем она думала – следить за чужой жизнью. Прошло всего несколько часов, а Лика уже чувствовала себя морально разбитой. Ее не покидало ощущение, что она подглядывает за соседями в замочную скважину.

      Старший из объектов – тот самый Каховский – умело уклонялся от вездесущего ока камер. Но пару раз они засняли его крупным планом, и девушку потрясла кошачья грация и мягкость движений, с которой двигался этот крупный, в общем-то, мужчина.

      А еще ее привлек его взгляд.

      Желто-карие глаза вера с серповидным зрачком смотрели открыто, спокойно, бесстрастно. Ни одно движение души не отражалось в них, ни одна эмоция, словно этот человек отгородился от мира ледяным щитом. Но стоило этому взгляду упасть на невысокую блондинку с округлым животиком, говорившим о ее положении, или юркого, худощавого мальчишку пяти-шести лет с непокорно торчащими вихрами, как выражение глаз кардинально менялось. В них появлялось тепло, способное растопить любой лед.

      Лике пришлось потрудиться, чтобы понять, как управлять камерами. Ей хотелось рассмотреть блондинку, в которой она признала ту самую русскую журналистку,