Яблоко от яблони. Юлия Белохвостова

их новыми решениями и воплощениями, но по сути своей они – признак природного поэтического дарования, которым автор обладает.

      Это – прежде всего – предельная искренность поэтического высказывания, лирическая исповедальность, свободное дыхание, естественность интонации, прямота стихотворной речи. Её стихи – при всём разнообразии тематики – оставляют ощущение личного дневника, в котором повседневность оборачивается не дневником событий, а дневником души. Души, чья полнота жизни обеспечена художническим мировосприятием окружающей действительности. Белохвостовой дано видеть и слышать малейшие детали, вбирающие в себя полноту жизни, детали, за которыми раскрываются пространство и время:

      Все тишь да гладь. В листве темнеют вишни

      внимательные карие глаза.

      Предугадать, чем кончится затишье

      по-прежнему заранее нельзя.

      Что толку Трое в стенах укрепленных,

      в законах, запрещающих вражду,

      когда на ветке зреет неуклонно

      единственное яблоко в саду.

      Образная система Белохвостовой, свойственная ей метафоричность превращают самые простые явления жизни в факт поэзии. Автор фиксирует состояние природы, как сиюминутное настроение, являющееся камертоном остановленного мгновения:

      Все еще месяц рассыпанных звезд,

      ливней, и молний, и мокрого сада,

      ржавчиной тронутого винограда,

      позднего чувства и долгого взгляда,

      все еще лето, и это всерьез.

      Стих её – точный по слову и звуку – обладает внешней лёгкостью, развиваясь по законам внутреннего сюжета каждого стихотворения в отдельности, но, выстроенные по своей художественной логике, стихи превращаются в рассказ о жизни в целом. Рассказ, полный доверия к своему читателю. Доверия, без которого невозможна такая незащищённая распахнутость повествования. Это очень женские стихи в самом лучшем смысле этого слова. Они требуют мужества лирической исповеди, на которое поэты-мужчины решаются чрезвычайно редко:

      Ты мне пишешь, что из прихоти девической

      я болтаюсь неизвестно с кем и где.

      Ты не прав – я знаю с точностью до тысячи,

      на какой меня болтает высоте.

      Я могу сказать, когда все это кончится,

      в крайнем случае, плюс/минус полчаса:

      мы заходим на посадку. Я не летчица,

      но внизу, наверно, наша полоса.

      Эта поэтическая книга – книга о женской любви, о страсти, о своём женском, что не может не трогать сердце читателя, не может не откликаться силой поэтической мысли автора в нашем восприятии. Читаешь одно стихотворение за другим и понимаешь, что странным образом автор, повествуя о своём, рассказывает о твоём жизненном опыте. При этом средства, передающие человеческую связь автора и читателя, просты. Кажется, не раз сказанное в исполнении поэта звучит новой незаезженной нотой:

      А пока в напеве одиноком

      липы, перепуганные тьмой,

      ветками царапают по окнам,

      словно осень просится домой.

      Все главные достоинства стихотворной речи Белохвостовой не были бы проявлены столь очевидно, если бы не её версификационная свобода, уверенное владение стихом.

      По уже приведённым цитатам можно расслышать музыку стиха этого автора. Густо аллитерированный стих Белохвостовой очень органично и ненавязчиво создаёт особую звуковую окраску стихотворения. Вот, например, стихотворение, в котором поэт рисует картину ночной природы – шорохи и шёпоты ночи, пропитанные шуршанием шипящих, воспроизводятся всей звуковой тканью стихотворения, и только две строки нарушают эту благословенную тишину – перестук колёс пролетающей в ночи электрички, инструментованный на твёрдые и «рычащие» звуки:

      Дождь перешел на шепот. Здесь, в глуши

      мне слышно, как по гравию шуршит

      ночная электричка из Твери,

      а может, в Тверь – попробуй, разбери.

      Здесь тихо, тихо, даже сны и те

      на цыпочках проходят в темноте,

      ни одного лица не различишь,

      такая темень и такая тишь.

      Такая блажь – вполголоса дышать,

      чтоб шепоту ничем не помешать,

      как будто в нем, расслышанном едва,

      особенные спрятаны слова.

      И всё это сказано с такой ненатужностью, с такой естественностью стихотворной речи. Естественность этой речи проявляется и в некоторой округлости каждого предложения, уложенного в катрен, нередко ещё и с помощью кольцевой рифмы, дополняющей эту округлость. Округлость эта в книге предстаёт сквозным образом яблони и яблоневого плода. Из предыдущей книги поэта в новую книгу, словно бы, связующей нитью перенесено одно из лучших стихотворений Юлии

      Белохвостовой «Папина яблоня» – что-то от