Алхимик. По следам Джордано Бруно. Хорхе Анхель Ливрага

пролома за разрушенным главным алтарем появилась тень, напоминавшая человека. Она медленно направилась навстречу другой тени, которая поджидала ее посреди обугленных молитвенных скамеек, усеянных желтоватой грибной плесенью.

      – Ты уже здесь… – прошептала первая тень.

      – Ты его слышал? – спросила другая.

      – Да. Это он, у меня нет сомнений.

      – Но он ничего не помнит…

      – Повезло ему! Когда же нас наконец-то освободят от этого страшного проклятия – от необходимости помнить?

      – Так ты до сих пор хочешь счастья?

      – Я хочу только спокойствия…

      – Он тоже его хотел бы, и для себя, и для всех, и мы это обеспечим, ему уж точно.

      Конец этой фразы сопровождался неприятным смехом, похожим на хруст сухих листьев.

      – И что, будем вспоминать за него? – спросила тень.

      Другая ответила:

      – А что еще нам остается? Вспоминать всё и, закончив вспоминать, начинать заново. Воспоминание убивает жизнь, но зато рождает другую форму существования, от которой очень трудно избавиться.

      Две тени, двигаясь по разрушенным галереям и переходам, постепенно растворялись в воздухе, но их жалобный шепот, заглушаемый шумом крыльев летучих мышей, продолжал откликаться эхом во всех уголках этого печального места.

      Глава II. Руины

      Бурление пузырьков в старинных ретортах обладало для Пабло Симона такой же таинственной силой, как пение сирен; этот звук вырывал его из бездонного и непостижимого внутреннего моря и пригвождал к скалам реальности, к грубому континенту материального. Но очень скоро незримые вестники горизонта, словно морские ветры, напоминали ему о внутренней природе его души-путешественницы.

      Он поднял глаза к оконцу, куда уже заглядывали первые звезды. Вещество, над которым он трудился, было уже почти кристаллизовано. Затем предстояло снова погрузить его в железную емкость.

      «Этот раствор подобен великой душе, – подумал он, – из него появляются тысячи кристаллов, потом они соединяются и растворяются в первоначальной субстанции, и так происходит до тех пор, пока все это не превратится лишь в прозрачную, чистую жидкость…»

      Убаюкивающая песня сосудов с жидкостью перестала волновать его, он разогнул спину и оторвался от инструментов, горна и реторт. Затем снял тяжелый кожаный фартук и рубашку аспидного цвета.

      Едва он вышел в свежесть ночи, спертый воздух подземной лаборатории сразу же выветрился из его груди, и он почувствовал себя будто омытым с ног до головы.

      Он двинулся вперед, и его медленные шаги слились с торопливыми шагами юных студентов, отправлявшихся на поиски приключений и хорошего вина.

      Молодого химика – сейчас ему было двадцать девять – никогда не привлекали бурные развлечения; хотя несколько раз, исключительно под влиянием своих товарищей по учебе, он и вкусил их, но не ощутил ни радости, ни воодушевления, и ему пришлось все это изображать. Очень скоро, став увереннее, он начал