Роксолана. Великолепный век султана Сулеймана. Павел Загребельный

звал его безустанно и упорно, но о котором он не мог сказать никому, даже Ибрагиму, так как нахальный грек только бы посмеялся над султаном, а над султанами не смеются.

      Сулейман хотел быть добрым и щедрым. Одалисок, приводимых ему кизляр-агой, одаривал как никто и никогда. Велел соорудить в Стамбуле еще несколько имаретов – приютов для бедных. Допытывался у Ибрагима:

      – Чего тебе хочется? Что бы я смог для тебя сделать?

      – Уже все сделали, – отмахивался Ибрагим. – Ваше величество дали мне наивысшее счастье – быть рядом, наслаждаться близостью, о которой не смеет думать ни один смертный. Чего же еще желать?

      – А все же? – настаивал подвыпивший султан. – Все-таки? Неужели нет у тебя никакой мечты, Ибрагим?

      Ибрагим отрицательно качал головой. Делал это с нарочитой замедленностью, как бы наслаждаясь своим бескорыстием. Пусть знает султан, какой верный его Ибрагим и как чисты его привязанность и любовь! А сам между тем, весь напрягшись, лихорадочно думал, когда именно улучить момент, проронить перед султаном несколько слов о Кисайе. О дочке дефтердара Скендер-челебия, о которой снова упорно напоминал ему Луиджи Грити, как только он вернулся из похода на Белград и они встретились в Ибрагимовом доме на Ат-Мейдане, в доме, перестроенном неузнаваемо благодаря стараниям все того же Луиджи Грити. Хлеб, мясо, фрукты, которые плыли в Стамбул морем, шли по суше, проходили через руки Грити и Скендер-челебия, а было этого всего так много, что нужен был сообщник, хотя бы еще один, третий, и тем третьим хотели они Ибрагима в надежде на его заступничество – когда возникнет необходимость – перед самим султаном. Этот союз обещал Ибрагиму то, чего не мог дать и сам султан, – богатство. Ибрагиму уже показали Кисайю. Нежная и чистая. Стоящая греха. Стоящая целой притчи. Ибрагим осушил чашу с вином и спросил у султана позволения рассказать притчу.

      – Ты же смеешься над поэтами, – вспомнил Сулейман.

      – Мир утратил бы без них самые лучшие свои краски, – внушительно молвил Ибрагим.

      – Разве я не говорил то же самое?

      – Я только повторяю слова вашего величества.

      – То-то же. Так что за притча?

      Ибрагим продекламировал приподнято, пылко:

      Сокол на красной привязи

      Днем охотился на пташек.

      Сидела куропатка. Перья пестрые, в глазах настороженность.

      Сказала куропатка соколу:

      «Не охоться на меня днем, ибо я не дневная дичь,

      Охоться на меня темной ночью».

      Султан из-под бровей метнул быстрый взгляд. Куда и девалось опьянение! Не было Сулеймана, не было поэта Мухибби, разочарованного в мирских делах, – сидел перед Ибрагимом твердый повелитель, могучий, всевластный и жестокий.

      – Так где увидел сокол куропатку? – спросил султан.

      – Притча может быть и без значения.

      – Не перед султаном и не для султана. Спрашивал же у тебя, чего ты хочешь, какой помощи.