Роксолана. Великолепный век султана Сулеймана. Павел Загребельный

еще священник?

      – В храме Святой Софии. Когда турки с их султаном ворвались в Софию, там отправляли святую службу, все стояли на коленях и молились. На амвоне стоял священник, который вел службу. Янычар кинулся с саблей на священника и уже замахнулся разрубить его, но тот заслонился крестом, попятился к стене храма, и стена расступилась и спрятала священника. Он выйдет из нее, когда настанет конец неверным. Ты должен был бы слышать об этом.

      – Никто здесь не слыхивал о таком. Это какая-то дикая выдумка.

      – Почему же дикая? Это знают все почтенные люди.

      Настася легко шагнула ближе к ложу, нагнулась над книгой, перевернула страницы.

      – Не знаю этого письма. Какое-то странное.

      – Умеешь читать?

      – Почему бы не уметь? Все умею.

      – Так иди ко мне.

      – Не пойду. Этого не умею и не хочу. С тобой не хочу.

      – Заставлю.

      – Разве что мертвую.

      – Ты девственница?

      – Должен был бы уже увидеть.

      – Но ведь ты не хочешь, чтобы я на тебя посмотрел.

      На Ибрагима надвигалось необъяснимое нежелание. Думал уже не об утехах, а о том, как найти почетное для себя отступление и как вести себя с этой удивительной девчонкой дальше. Сказать по правде, Рушен как женщина ничем не привлекала Ибрагима. Женщина должна быть безмолвным орудием наслаждения, а не пускаться в высокие разглагольствования, едва ступив в ложницу.

      – Ты чья дочь? – спросил он, чтобы выиграть время.

      – Королевская! – засмеялась Настася, дерзко тряхнув своими пышными красноватыми волосами.

      Ибрагим не понял. Или не поверил.

      – Чья-чья?

      – Сказала же – королевская.

      – Где тебя взяли?

      – В королевстве.

      – Где именно, я спрашиваю.

      – Уже там нет, где была.

      Он посмотрел на нее внимательнее, придирчиво, недоверчиво, даже презрительно. Никчемная самозванка? Просто глупая девчонка? Но ведь и впрямь удивительная и внешностью, и нравом. И ведет себя предельно странно. Никогда еще не слышал он о рабынях, которые бы смеялись, только-только попав в рабство. Могла быть и в самом деле внебрачной королевской дочерью. Христианские властители не собирают так заботливо свои побеги, как это делают мусульмане.

      Ему захотелось подумать наедине. Не знал одиночества, не имел для него времени, но порой остро ощущал в себе какую-то неизъяснимую тоску, и лишь погодя открывалось: это тоска по одиночеству. Жаждем того, чего лишены.

      – Ладно, – махнул он устало. – Сегодня уходи. Позову тебя потом.

      – Куда же мне? – удивляя его еще больше, спросила девушка. – Опять туда – есть и спать?

      В ней и в самом деле было что-то не такое, как в других людях.

      – А чего бы ты хотела?

      – Науки.

      – Может, ты забыла, кто ты?

      – Рабыня. Но дорогая.

      – Ты все знаешь!

      – Если бы все, не хотела бы учиться.

      – Тебя ведь учат петь и танцевать?

      – Умею и без того. Могу спеть тебе, как меня покупали. Послушай-ка. Она уселась на ковре, свернулась клубочком, чуть прикасаясь пальчиками к толстой арабской