Таежный бродяга. Михаил Дёмин

понимаешь, – утвердительно повторил Ноздря. – Я о тебе давно слышал. И вот же, ей-богу, досадно: ну зачем тебе было отказываться от надежного дела, от хорошего общества?

      – Да как тебе сказать, – замялся я, – так с ходу не объяснишь. Ты считаешь это дело надежным?

      Я хотел добавить еще и про «общество», но воздержался… На минуту воцарилось молчание. Гога усмехнулся, Ноздря зашуршал папиросой. Затем сказал, закурив и вытолкнув колечко синеватого дыма:

      – Все, конечно, зависит от фортуны. Как она повернется, как глянет. И вообще, раз на раз не приходится… Сегодня я, к примеру, нищий… Но зато завтра – князь!

      – Что ж, пожалуй, – кивнул я.

      – А если, скажем, подопрет, понадобится, – любой барыга мне кредит откроет. Каждый кореш поделится. – Ноздря сощурился лукаво, щелкнул пальцем о графин. – Угостит, развеет горе… Разве не так?

      – Ну, так, – сказал я. – И дальше?

      – А дальше я тебя хочу спросить. Про твои шансы.

      – Не знаю, – пожал я плечами, – пока никаких шансов нет. Но, думаю, появятся…

      – На что ж ты рассчитываешь?

      – Так ведь он же поэт, – вмешался в разговор Гога. И укоризненно посмотрел на товарища.

      – Слышал, – сказал Ноздря. – Кодла так и приговорила: быть ему поэтом! Но что такое – поэт? Это ж так… для души… Не занятие, а забава. С этого, брат, не раскрутишься, не проживешь.

      – Ну, не скажи, – возразил Гога. – В Новосибирске как-то раз ребятишки колупнули квартирку у одного поэта – богатый получился скачок! – Он выразительно чмокнул губами. – Бога-а-атый! Ребята рассказывали… Одних ковров унесли восемь штук. Три шубы на собольих пупках. Всякого товара импортного – не счесть. Урки поначалу думали, что это какой-нибудь фарцовщик. И только потом, на суде, узнали, кто он таков.

      – Кто ж он таков? – спросил я быстро. – Как фамилия?

      – Черт его знает. Какой-то вроде бы поляк… Казимир… фамилии не помню. Но сазан был жирный, вот, что главное.

      – Так он, может, партийный? – предположил Ноздря. – Партийные, они все жирные. У них ведь тоже своя кодла. Делают, что хотят. Но тебя-то, Чума, тебя-то туда к ним не допустят.

      – А я в ихнюю кодлу вовсе и не рвусь, – возразил я.

      – На талант, значит, надеешься?

      – Конечно.

      – Хочешь честно?

      – Вот именно.

      – Ох, не знаю, – качнул головой Ноздря, – не знаю. Навряд ли удастся. Это разве ж мыслимо – честно? На том месте, где была совесть, у людей знаешь что выросло?

      – Знаю, – отмахнулся я. – И все-таки…

      – Ну, посмотрим, – сказал Ноздря.

      Опохмелясь и наевшись, я как-то вдруг приободрился, исполнился сил. И, разгоряченный, охваченный гордыней, сказал, подбоченясь, небрежно раскидываясь на стуле:

      – Да, да. Посмотрим! Я, кстати, собираюсь нынче утром зайти в здешний Союз писателей. Хотите, чижики, со мной?

      – Хотим, – дружно согласились чижики.

      – Ну вот и ладно, – кивнул я, – выпьем за мою удачу! – И, щелкнув пальцами,