Волчья тропа. Даха Тараторина

не спал, всё сторожил, чтоб не подкрался кто к дому. А как никого, считай, в деревне не стало, моё сердце не выдержало.

      – Неужели?

      – А как? – всплеснула руками старуха. Я, конечно, не видела, как она ими всплеснула, но говорила так, будто я глупость какую спросила. – Мы ж сына любили больше жизни!

      – Видимо, всё-таки не больше, – хмыкнула я.

      – Я ж сама под нож лечь хотела! Сына спасти. Да не утерпела. Умирать страшно, знаешь? – знаю. – Так уж вышло, что вывернулась, а теперь уж и не изменишь ничего. Живём, как можем.

      И говорила она это так просто, буднично. Как о попавшем в капкан зайце. Да только заяц тот её плотью и кровью был.

      Чирк!

      – Ты – старая сумасшедшая тварь, – отчеканила я. – Ты убила и сожрала собственного сына. Вся ваша деревня – нелюди, готовые глотки друг другу перегрызть. Ох, прости, уже перегрызшая друг другу глотки. И ты со своим ненормальным дедом не спасёшься, а сдохнешь позорной и одинокой смертью. И я очень надеюсь, что там, где вы окажетесь после, вам обоим припомнят жареное мясцо.

      Старуха должна бы отворить дверь да кинуться на меня в злобе. Но не зря она оказалась одной из последних выживших в деревне. Умная.

      – Хитра… – протянула она. – Ты, небось, надеялась, что я драться к тебе полезу? Нет уж. Ты девка здоровая, старую женщину и зашибить ненароком можешь. Муж-то мне сейчас сама видела, какой защитник. Ты давай-ка охолони там маленько. Потом потолкуем.

      Хлопнула дверь. Старуха вышла в сени. Я выругалась и пнула ногой подвернувшуюся кадушку.

      – Эй-эй! Не бузи там! – пригрозил дедок.

      – А что, отец, – весело крикнула я, – вы меня целиком запечёте али по частям резать будете? Может, вам рецептик какой присоветовать?

      Дед засмеялся, хлопнул себя по бесчувственному колену:

      – От молодца! Люблю весёлых! Ты правильно, правильно. Не расстраивайся. Мы ж все не вечны, верно? Всё едино в мире. Вот мы благодаря тебе ещё месяцок протянем, добрым словом помянем. А там и тебе воздастся. На том свете.

      – А может, лучше вам воздастся, а я поживу пока?

      – Нет, дочка. Ты уж извини. Старым помирать куда страшнее. Это молодость шальная, бесстрашная. Вот доживёшь до моих седин… – старик залился каркающим смехом. – Ой, умора! Что это я? Не доживёшь ведь уже, ой не могу!

      Шальная, говоришь, молодость? Бесстрашная? Ну погоди, подлюка. Стары, говоришь, помирать страшно? А ну как мы это проверим? Из хитрого мешочка в поясе я выудила огниво. Обыскивать пленников надо, уважаемые. А то даже кошель с деньгами из-за пазухи не утащили, невзирая на собственную жадность. И так, значит, вам достанется? Позже? Не доживу я, значит, до седин. А наверняка ведь не доживу. Пока Серый почует запах дыма с наветренной стороны, пока сообразит, что он не печной и прибежит меня спасать… Задохнусь раньше. Что старики пожалеют три-четыре пуда мяса и бросятся меня выпускать из горящей кладовой, я надежд не питала. Только бы сами не спаслись. Лучше уж я грех на свою душу возьму, чем попущу ещё один на их.

      Хорошо бы ночи