От мира сего. Рассказы. Из дневников. Гелий Ковалевич

нами… Позарез нужна женщина!» На необременительных условиях и временно. Не смог бы я все устроить? Понимаю: эти его вожделенные подглядывания точно в замочную скважину… почти осязания. Спьяну Климук выкладывает с вкрадчивой доверительностью: на отходе ко сну свирепо стягивает под животом… А мужик габаритный, тяжелый, медленный. Щекастое лицо, голова кубом на мясистых плечах. Все одно к одному – как бревна в срубе.

* * *

      Иногда он выбирался из дому, куда-нибудь ехал. В людных переходах метро с огромных фото лыбились девки, свисали обнаженные груди… Климук отворачивался в смятении, в висках бухало. Потом брел под зимним дождем… С зонтами впереди телепали на каблучках молоденькие модницы. Задействованный неопределенным побуждением, пристраивался, семенил рядышком, как в связке. Все же обходил, этак впритирочку, с сосредоточенным лицом, даже излишне сосредоточенным, потому что в такой сосредоточенности глаза становились как бы выпученными: теряли всякое выражение. За спиной верещали: «От него дождешься!» – «Ты ему скажи, что за п… надо платить!»

      В одну из таких прогулок наткнулся на молчаливую мужскую очередь – в винный стояли. И так захотелось выкушать! Недлинная показалась. Климук очень скоро ее миновал. И притормозил. Хвост замыкали двое расхристанных работяг. Эту публику Климук избегал по возможности и дождался пожилого гражданина с портфелем.

      Мало-помалу продвигались. А по мере приближения дверной щели то отпячивало, то подавало рывками. Уж и рукой было дотянуться до входа, когда заюлили впереди крысиные морды. При каждом запуске кидались на приступ, в давку, в свалку!.. Помятый, утираясь рукавом, Климук вытолкался на воздух с дефицитом за восемьсот рэ, все только его и хватали. Под рукавом трещала щетина. Климук перебегал улицу, водил носом и наверняка видел, скашивая глаза, что и нос в щетине, смешно…

      В холостяцкую свою конуру, бывало, входил, что в хоромы – не окна, а узорочье мозаичное: немытые стекла отдавали в бутылочную зелень. И Климук погружался в покой и беззвучие, как иудей по субботам.

      А в то скверное ненастье бушевала гроза под стенами дома, аж клочья пены стекали по окнам – вот какие дела! Из откупоренной бутылки погребом давило. В мокром от пота галстуке, стоймя, раскрутить бы посудину Климуку и ополовинить. Он же, рюмочками цедя плебейский дефицит, принялся расслабленно вспоминать бедное впечатлениями детство, коммуналку, где с утра до вечера грохотали многочисленные примуса, да родительский сундук, с которого малолетним пузаном сползал и, затыкая уши, на толстеньких ножках убегал в конец коридора… Выходило, что примуса и сундук – моменты Истории. А главнее всех примуса! Примуса и керосиновая лавка, куда водила мама. Волосатая рука с хлюпаньем выхватывала черпак, торчавший из железного чана, сливала в узкогорлую бутыль… нутро кухонного агрегата дома наполняли по самую пробку, накачивали чадного воздуху, и от спички со свистящим громом взвихривалось рыжее пламя, Климук трепетал. Он не был любитель шумов, откуда бы ни исходили. И сам старался не производить.

      Задувало