Путеводитель по раю. На грани неведомого. Алексей Аимин

вопросы о своем семейном положении, не развивая тему, Михалыч ответил, что он вдовец, а о материальном – на жизнь хватает.

      – Она и с дочкой и зятем не ладит, все указывает, как им жить, как внуков воспитывать, все тяжкие на них вешает.

      – Да уж, – вполголоса добавил Михалыч, – взгляд у нее прокурорский.

      – Клавдия вовсю грехи замаливает, – продолжил Палыч, – считает, что это за спесь и гордыню ее Боженька покарал. На другой конец города в храм ездит, а там пешком от вокзала почти километр, ни одну крупную службу не пропускает. Только толку-то, – он махнул рукой, – обратно уже ничего не вернешь, рубикон пройден.

      Михалыч знал, что это выражение Юлия Цезаря, но показывать свою осведомленность не стал, чтоб Палыч не заподозрил в этом намек на его прозвище.

      В это время раздался шум. Из окна четвертого этажа одного из домов послышались ругань и плач ребенка. Михалыч вопросительно посмотрел на своего визави.

      – Это у Ковалевых. Была семья как семья, квартиру вот получили – одними из последних. Успели еще по советской очереди. Две дочери. Старшей годков двенадцать, а младшая лет пять назад родилась – Катей зовут. Больная девочка, что-то с позвоночником.

      А мать два года назад взяла и укатила с проезжим гастролером, Мужу Кольке этот довесок оставила. Он-то работает, а за ребенком постоянного пригляда нет, когда старшенькая, когда соседка, а когда и одну запирают в квартире. А ребенку скучно одной, она все на окно забирается, – любит во двор смотреть. А сейчас соседка, видимо, пришла покормить и с подоконника ее снимала. Жизнь у многих такая, что не позавидуешь.

      – Да уж, за что боролись… Кстати, Палыч, ты вроде проиграл, два хода тебе осталось, так что один – один.

      Молодежь

      У Вовки был внеплановый выходной, должок сменщика, – не все же ему по две смены пахать. Он хорошо выспался, встал, умылся и пошел на кухню. Выглянул в окно посмотреть на погодные условия, – погодка отличная. В глубине двора на скамеечке за шахматной доской сидели Михалыч с Цезарем. – Прямо как в старинных фильмах из шестидесятых – застойные времена. А впрочем, чего им еще остается – доживают. Это у нас еще все впереди, а у них уже все давно сзади.

      Допив чай, Вовка прошел в свою комнату. Он уже знал куда пойдет, хотя по-прежнему врал самому себе, что это ничего не значит, однако пересмотр имеющейся одежды говорил об обратном. Наконец, надел светлые брюки и белую тенниску. Подойдя к зеркалу, он оглядел себя.

      – Конечно не голливудский красавец, но ничего, в меру накачан, рост за 180, серо-голубые глаза, умный взгляд… – это я себе, пожалуй, польстил, – заканчивая осмотр, подумал Вовка.

      Когда он вышел во двор, к Клавдии уж присоединилась еще одна сиделица в белом платочке в мелкий горошек. Обе они с синхронным поворотом головы проводили Вовку немного осуждающим взглядом. Полного осуждения у них обычно удостаивались местные хип-хопы, в шортах, с пирсингами и невообразимыми прическами на головах. Вовка же был