Иметь и не иметь. Эрнест Хемингуэй

либо живущего человека, то лишь по чистой случайности.

      Часть первая. Гарри Морган

      (весна)

      Глава первая

      Представляете себе Гавану ранним утром, когда под окнами домов еще дрыхнут бродяги? Когда даже лед еще не начали развозить по барам?.. Словом, мы шли в «Жемчужину Сан-Франциско» выпить кофе, а когда пересекали площадь, на ней не спал лишь один попрошайка – хлебал воду из фонтана. Но когда мы вошли внутрь, там уже поджидали трое.

      Мы сели, и один из них шагнул к нам.

      – Ну? – сказал он.

      – Не могу, – ответил я. – Рад бы помочь, да не могу. Еще вчера об этом говорил.

      – Тогда назови свою цену.

      – Не в этом дело. Просто не могу, и все.

      Те двое тоже подошли и уныло маячили рядом. Врать не стану, с виду вроде неплохие парни, и я в самом деле был бы не прочь оказать им услугу.

      – По тысяче монет с головы, – сказал тот, кто сносно владел английским.

      – Не терзай мне душу, – сказал я ему. – Правду говорю: не могу я.

      – Наступят другие времена, и когда здесь все изменится, тебе зачтется.

      – Знаю. Я вообще за вас болею. Но согласиться не могу.

      – Почему?

      – Лодка меня кормит. Если ее конфискуют, я потеряю все.

      – На эти деньги купишь новую.

      – Сидя в каталажке?

      Они, должно быть, решили, что я люблю, когда меня уламывают, потому что этот парень упрямо гнул свое.

      – У тебя будет три тысячи долларов, плюс заслуги. Нынешний режим, знаешь ли, долго не протянет.

      – Слушай, – говорю я, – меня не волнует, кто тут у вас президент. Главное, что я не вожу в Штаты ничего болтливого.

      – Намекаешь, что мы будем болтать? – заявил один из молчунов. Да еще зло так.

      – Я просто сказал: ничего болтливого.

      – Так мы, по-твоему, ленгуас ларгас?

      – Нет.

      – Ты хоть знаешь, что значит ленгуа ларга?

      – Знаю. «Длинный язык».

      – А знаешь, что мы с такими делаем?

      – Ты меня не стращай. Сами же первые подкатили. Я вам вообще ничего не предлагал.

      – Панчо, заткнись, – бросил ершистому тот, кто затеял разговор.

      – Так он же намекает, мы-де болтать возьмемся, – буркнул Панчо.

      – Слушайте, – говорю, – я вам объясняю: я не вожу ничего, что умеет болтать. Спиртное не умеет. Оплетенные бутыли не умеют. Есть куча других вещей, которые не умеют болтать. Зато люди умеют.

      – А китайцы? – зло напирал Панчо.

      – Эти умеют болтать, да только я их не понимаю, – сказал я ему.

      – Стало быть, не возьмешься?

      – Еще вчера вечером ответил. Не могу я.

      – Как насчет твоего языка? – поинтересовался Панчо.

      Никак он не мог взять в толк, что происходит, и потому кипятился. А еще, должно быть, от разочарования. Я ему даже отвечать не стал.

      – Ты сам-то не ленгуа ларга, случаем? – спросил он, не сбавляя тона.

      – Вот еще.

      – Чего-чего? Угрожаешь, что ли?

      – Слушай, – говорю я ему. – И охота тебе буянить спозаранок? Поди, и так уже немало глоток перерезал. А я даже кофе не попил.

      – Ты, значит, уверен, что я людям глотки режу?

      – Нет, – говорю. – И мне плевать. Но ты умеешь вести разговор без вот этого бешенства?

      – Ты меня взбесил. Прирезать бы тебя.

      – Тьфу, черт, – говорю. – Думай, чего несешь.

      – Ладно, Панчо, хватит, – сказал первый и обратился ко мне: – Извини, что так вышло. Жаль, что не можешь нас взять.

      – Да и мне жаль.

      Все трое поплелись к двери, и я проводил их взглядом. Симпатичные молодые парни, в добротной одежде, но без головных уборов; похоже, каждый при неплохих деньгах. Как бы то ни было, сумму они предложили приличную, да и разговаривали на том английском, на котором изъясняются кубинцы с деньгами.

      Двое смахивали на родных братьев; третий, Панчо, был чуток повыше ростом, хотя выглядел по тому же образцу. Ладно скроенный, в хорошем костюме, с блестящими волосами. Мне еще подумалось, что он вряд ли настолько свиреп, каким хотел показаться. Просто весь был на нервах.

      Когда они, выйдя из кафе, свернули направо, я увидел крытую машину, что мчалась к ним через площадь. Первым делом посыпалось витринное стекло, и в батарею бутылок у правой стены угодила пуля. Я услышал пальбу, и – чпок-чпок-чпок – вдоль всей стены пошли лопаться бутылки.

      Я нырнул влево, за стойку, откуда мог наблюдать, выглядывая за край. Машина замерла, рядом на земле скорчились двое мужчин: у одного в руках «томпсон», у другого – обрез из автоматического дробовика. Тот, что с автоматом, был негром. Его напарник носил белый шоферский пыльник.

      Один из давешних парней распластался ничком