Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века. Евгений Борисович Глушаков

помним всё – парижских улиц ад,

      И венецьянские прохлады,

      Лимонных рощ далёкий аромат,

      И Кёльна дымные громады…

      Мы любим плоть – и вкус её, и цвет,

      И душный, смертный плоти запах…

      Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

      В тяжёлых, нежных наших лапах?

      Привыкли мы, хватая под уздцы

      Играющих коней ретивых,

      Ломать коням тяжёлые крестцы,

      И усмирять рабынь строптивых…

      Придите к нам! От ужасов войны

      Придите в мирные объятья!

      Пока не поздно – старый меч в ножны,

      Товарищи! Мы станем – братья!

      А если нет – нам нечего терять,

      И нам доступно вероломство!

      Века, века – вас будет проклинать

      Больное позднее потомство!

      Мы широко по дебрям и лесам

      Перед Европою пригожей Расступимся!

      Мы обернёмся к вам

      Своею азиатской рожей!

      Идите все, идите на Урал!

      Мы очищаем место бою

      Стальных машин, где дышит интеграл,

      С монгольской дикою ордою!

      Но сами мы – отныне вам не щит,

      Отныне в бой не вступим сами,

      Мы поглядим, как смертный бой кипит,

      Своими узкими глазами.

      Не сдвинемся, когда свирепый гунн

      В карманах трупов будет шарить,

      Жечь города, и в церковь гнать табун,

      И мясо белых братьев жарить!..

      В последний раз – опомнись, старый мир!

      На братский пир труда и мира,

      В последний раз на светлый братский пир

      Сзывает варварская лира!

      Это стихотворение могло быть написано двумя неделями раньше. Эмоциональный всплеск, послуживший его отправной точкой, произошёл, судя по дневнику, ещё 11-го января. Но тогда Блок работал над поэмой. Пришлось где-то в глубине сердца спрятать и удерживать явившееся ощущение, дожидаясь последней точки в «12». А пока ограничиться дневником. Вот эта запись, прозаический эмбрион, в котором уже явственно проступают черты будущего поэтического шедевра, спровоцированного негодованием Блока по поводу Брестских переговоров:

      «Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься, Англия и Франция. Мы свою историческую миссию выполним.

      Если вы хоть «демократическим миром» не смоете позор вашего военного патриотизма, если нашу революцию погубите, значит, вы уже не арийцы больше. Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом, мы скинемся азиатами, и на вас прольётся Восток.

      Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины. Опозоривший себя, так изолгавшийся, – уже не ариец.

      Мы – варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ – будет единственно достойным человека…»

      «Двенадцать» и «Скифы», творческий апофеоз Блока, пришлись на 20-летнюю годовщину его поэтической деятельности. Не в натуре Александра Александровича было отмечать юбилеи, да и время не подходящее. Разве что с женою перекинулся двумя-тремя словами и в записной книжке дату эту примечательную – 10-е января пометил: «Двадцать