Последние дни Джека Спаркса. Джейсон Арнопп

гвоздь, – я в этом сомневаюсь.

      – Что ж, хоть в чем-то нам удалось вас переубедить, – замечает священник. – Но уверяю вас, ни в чьих действиях сегодня не было обмана. Обманываете себя только вы.

      Обходя стороной этот детсадовский, на уровне «сам дурак», комментарий, я говорю:

      – А если серьезно… Разве вы не видите, что девочка психически нездорова?

      Ди Стефано включает свою избирательную глухоту.

      – Хочу предупредить, – говорит он. Прежняя громогласность улетучилась из его голоса, и он звучит чище, но все-таки подозреваю, что священник мне угрожает. – Вы, конечно, можете смеяться в церкви, ваше право. Над нами ежедневно смеются. Но когда вы смеетесь над…

      Он окидывает церковь беглым взглядом.

      – Над дьяволом? – спрашиваю я повышенным тоном, так, чтобы меня услышала и Мария, и остальные, в надежде, что она и Мадделена вобьют себе это в голову. – Не существует никакого дьявола!

      Ди Стефано издает странный звук, вроде лошадиного ржания. Кажется, в том смысле, что я лезу в бутылку, задирая главного по подземелью.

      Мадделена стоит в сторонке. Она одна. Должно быть, женщина усердно подслушивала наш разговор, потому что только сейчас она замечает, что Марии рядом нет. Тряся волосами, мать рыщет глазами по церкви.

      Я самым раздражительным образом хмурюсь, глядя на Ди Стефано.

      – Почему сатану должно это задеть? Разве его величайшая хитрость не в том, чтобы убедить мир в его несуществовании?

      – Мария! – зовет Мадделена и взмахом руки отдергивает занавеску с исповедальни. Каморка оказывается пустой.

      Ди Стефано разевает рот, чтобы Безбородый скормил ему пару таблеток, и запивает их водой. Мне он отвечает медленно и по слогам, как будто объясняя ребенку:

      – Это было в кино.

      Священник недооценивает меня, если думает, что я цитирую кинофильм, а не Шарля Бодлера, но одно то, что старик видел «Подозрительных лиц», производит впечатление. Я воображаю, как он валяется на диване в одном белье, откладывает коробку от DVD, и от этого он кажется мне более человечным, чем раньше. С трудом сдерживаюсь, чтобы не поинтересоваться, какие еще культовые фильмы девяностых он видел. «Бешеных псов»? «Славных парней»? («В каком смысле мой экзорцизм смешной? Я тебя развлекаю, я тебя рассмешил?»)

      – Мария! Мария! – Голос Мадделены стал тише и не отзывается эхом – видимо, кто-то вышел на улицу. – Dove sei, la mia bambina?

      Я киваю на витраж, который так привлек Марию во время экзорцизма. Собранные вместе, куски цветного стекла изображают Иисуса Христа, смурно восседающего среди камней.

      – Что это значит? – спрашиваю.

      – Хватит, хватит, – приговаривает Бородач и жестикулирует: «Хватит». – Подвиньтесь.

      Ди Стефано безрадостно глядит на витраж.

      – Это Христос во время сорокадневного поста в пустыне, – отвечает он и вздыхает с облегчением, заслышав приближающийся вой сирены «Скорой помощи».

      Если вы думаете, что прибытие врачей положило конец этому