Монастырек и его окрестности. Пушкиногорский патерик. Константин Маркович Поповский

кто?

      – Я?.. Фалафель.

      – Чего приперся?

      – Мне сказали, что вы меня зовете.

      – Кто? Я? Ты сдурел, что ли? А ну-ка, садитесь все быстро!

      Все садятся.

      Оглядывая злобным взглядом присутствующих:

      – Вы что думаете? Из монастыря захотели? Вы думаете, я не знаю, как вы к наместнику относитесь?.. Да еще у него за спиной?.. Да я только одно слово скажу, как вы все у меня полетите тут верх тормашками… Быстро полетите все вон… И ты тоже, – добавляет он, особо почему-то отличая отца Фалафеля и показывая на него пальцем.

      Фалафель молчит.

      – Ты оглох?

      – Да, нет вроде. На слух не жалуюсь.

      – Поговори у меня… Чтобы завтра твоего духа тут не было.

      – Как скажете, – смиренно говорит отец Фалафель, не в первый раз изгоняемый из монастыря отцом наместником.

      – И ты тоже, – говорит наместник, разочарованный реакцией Фалафеля. – И ты!.. И ты! И ты тоже… Вон все из монастыря!.. Чтобы я вас больше тут не видел… Ишь, наместник им не нравится. А кто вам нравится, интересно? Может, духовник ваш чертов? Так он первый вылетит отсюда прочь, так что даже его богатая мамочка не поможет!.. Где он?

      – Кто, батюшка?

      – Ты что, дурак?.. Где духовник ваш, Иов?

      – Так ведь он в Столбушино.

      – Так приведите его сюда, пока я вас всех…

      На следующий день, с утра, происходят два события. Во-первых, отец наместник появляется на утренней трапезе, что случается с ним крайне редко, а во-вторых, утренняя трапеза проходит в совершенном молчании. Слышно только звяканье ложек и тихие просьбы передать хлеб или салат. Отец наместник тоже сидит молча, не пытаясь ни разговаривать, ни острить.

      Потом он стучит несколько раз чайной ложкой по пустой чашке и говорит негромко, слегка смущаясь и ни к кому в особенности не обращаясь:

      – Благодарю за понимание.

      Пауза. Всеобщая неловкость. Спектакль заканчивается. Занавес.

      26. Краткое замечание о природе терроризма

      Это было давно.

      Но с тех пор ничего не изменилось.

      Что-то подсказывает мне, что не изменится и впредь.

      Возвращаюсь домой из поселка. Иду по турбазе, а затем по туристской тропе. Навстречу – Петя и Тамара. На Пете – его вечная кожаная, неопределенного цвета, шинель, в которой он родился и в которой, по всей видимости, и умрет. Когда-то белый картуз чудом держится на затылке. Сразу видно, что Петя очень расстроен. Размахивает руками, заикается, матерится. На лице Тамары – тоже неподдельные печаль и грусть.

      – Петя, – говорю я, надеясь, что он не будет слишком заикаться. – Что случилось?.. Или тебя погнали с места деревенского старосты?.. Тогда прими мои искренние соболезнования.

      – Ты слушай… Слушай… Слушай… – бормочет Петя, помогая себе руками. – Ты, вон, не понимаешь, наверное, как нашего бра…та рабочего дурят… Рабо…чега…Чаго…Чего… Чего… Го…Го…

      – Я и не знал, что ты рабочий, – говорю я, пытаясь представить Петю возле доменной печи или, на худой конец, рядом с токарным станком.

      Но