Великий князь. Юрий Сбитнев

для себя. Не то чтобы привык к тесной келейке, заставленной книгами, хартийными списками и рукописями, им же сочинёнными, но и не знал иного, не думал и не помнил чего другого. В молитвах, в чтении и писаниях прошла вся жизнь, да и не желала другого душа.

      А тут вдруг увиделись во сне, как наяву, зелёные гривы соснового бора, белый снежный угор, голубые затайки вкруг могучих лип, услышалась гугнивая бормотня первых ручьёв, скрытых пока сугробами, но уже и проклёвывающих кое-где ломкую скорлупу наста, накапливающих исподу силу и вдруг разом вырывающихся на волю великим и звонким половодьем. Услышал жаворонков в просторе голубого неба над простором талежских пашенных полей – трепещущие ангельские сердечки, поющие во славу божью. И когда проснулся, сев на жёсткой постельке, всё ещё ясно видел тесовую луковку с дубовым крестом над ней церкви, посвящённой памяти князя Владимира Красно Солнышко, Крестителя земли Русской. С раннего детства всем сердцем любил этот храм, искренне поклоняясь святому имени его. И только в Киеве уразумев, что не по канону церковному освящён храм, что всё ещё не причислен к русским святым Креститель князь, не перестал любить его и поминать в молитвах Владимирским.

      Весь тот день безвыходно молился Нестор у себя в келейке, и всю ночь, и следующее утро, вплоть до полудня.

      По заведённому преподобным Феодосием нерушимому порядку никто из братии не мог постучать, а тем паче войти друг к другу в келью, кроме как игумен, но и он не спешил нарушить уединение чтимого всеми мниха. Может, в сей самый миг, когда отверзешь дверь кельи, творится то самое главное Слово, дарованное Господом Нестору.

      Оттого и сам игумен не тревожил затвора летописца. Уж коли не вышел к общей молитве, значит, на то есть особая Воля.

      В полдень другого дня, появившись пред очи игумена, попросил Нестор исповеди. На ней и поведал обо всём, что вдруг так внезапно переполнило душу.

      – Молись, – сказал игумен.

      – Молюсь, отче, но страдает душа моя. Стоит закрыть глаза, и вижу одно только – светлую церкву и могилки родителей своих на кладбище. Отпусти, отче, на срок из обители поклониться родным гробам.

      – Пожди, брат. Спроси у Господа, а там, как скажет…

      Господь сказал, и собрался в одночасье в дорогу старец. Всей братией провожали его, отслужив общий молебен. Довольно пожил лет Нестор, осилит ли дорогу туда – на север, в Вятичи, вернётся ли в родную обитель. Многие предлагали себя в попутчики – и из братии, бояре и князья сулили помочь и конями, и сопроводителями, и ратными бывалыми землепроходцами.

      – Не надо. Один пойду – такова воля Господа.

      С посошком, в лёгкой ряске, старенькой скуфейке на власах, с тощей котомкой за плечами да сухариком в запазухе ушёл через всю Русь в Вятичи мудрый летописец всей Русской земли на совершение последнего подвига в своей жизни.

      Шёл от селища к селищу, от становья к становью, как Господь укажет, брёл от сердца к сердцу, от слова к слову, пока не достиг отеческого рубежья.

      Пенился разнотравьем,