Неуязвимых не существует. Николай Басов

не поверят, решил я, а после всего тут происшедшего получится только хуже.

      Так я и не стал разрабатывать этот план, когда они пришли. Впрочем, они все равно не дали бы мне такой возможности, потому что, увидев, что произошло, накачали меня химией и опять потащили под ментоскоп. К счастью, это были не искусные следовательские, а грубые, как чурки, тюремные ментоскописты, поэтому мне было вовсе не трудно дать им понять, что драка произошла сама собой, из-за того, что ребята не поделили, кто первым на меня заберется.

      Я не знал, насколько это правдоподобно, но все сработало. Меня сунули в блок к политическим заключенным, где камеры были устроены на двоих, и, по всей видимости, несмотря на крутейший приговор, забыли, как забывают старую, ненужную одежду, брошенную под другие тряпки не первой свежести.

      7

      Камера все определеннее наливалась дневным, хотя и сумеречным светом. Утро приходило в ту точку земного шара, где располагалась наша тюрьма.

      Неподалеку, в одной из близких двухместных камер, запела какая-то птица. В ней сидели настоящие супруги. По Брюссельской конвенции какого-то там лохматого года политическим иногда разрешали сидеть вместе даже здесь, в Харьковском централе. Чтобы не прерывать пусть слабую, но существенную возможность рождения еще одного гражданина или гражданки. Впрочем, это теперь происходило очень редко даже в тюрьмах, где, казалось бы, ничем больше и заниматься нет возможности.

      Я включил свой телевизор. В такую рань он принимал только оды Сапегову. Что ж, этот негодяй сумел укрепиться и даже создал некую культовую подпорку своей власти. Это никогда не лишне, хотя и глупо – кто же верит тому, что глаголит государственный телеканал? Все ловят то, что говорят соседи… Разумеется, из тех, кто хочет разобраться, а не просто оболваниться.

      Голубоглазая дикторша отменных пропорций после очередного захлеба по поводу «отца всех свободных людей нашей многострадальной земли» мельком сообщила дату. Второе апреля 2205 года, значит, в этой тюряге я сидел уже четыре месяца. И никто не торопился приводить в исполнение приговор, значит, кто-то про меня этому харьковскому придурку что-то да нашептал. Например, что приговор – одно, а исполнение – совсем другое. Ну, что же, и на том спасибо.

      Конечно, париться в камере тоже не великий подарок, но это и не лишение тела. А если уж на то пошло, то я и сам мог о себе позаботиться. Вот только одна сложность – из этой тюрьмы еще никто не бежал. Пытались многие, но удача не улыбнулась ни одному, так сказать, из дерзких и решительных. Я сомневался, конечно, что за это дело брался хоть один солдат Штефана, но в целом это на статистику не влияло.

      Еще одна сложность заключалась в том, что весь этот блок политических просматривался ментатом весьма значительной силы. И не по расписанию, не время от времени, а всегда. Стоило только напрячь мозговые извилины, даже не медитируя, а просто решая шахматную композицию, как тут же невесть откуда возникало малозаметное, но вполне ощутимое для телепатов давление – а кто это у нас такой