Свободная охота (сборник). Валерий Поволяев

согласно, Дроздов вообще глаз не поднял, он в осмотре не участвовал, задумчиво мял мягким резиновым носком пыль у ног – ефрейтор Дроздов был обут в кеды, обувь в Афганистане летит так быстро, что надо свой завод иметь, чтобы обуваться. – Ясно? – спросил у него Коренев.

      Крепыш Дроздов поднял голову и расправил плечи.

      – Конечно, ясно!

      – Тогда поехали сдавать машину! Пулевые вдавлины нам простят, за автоматы будем отчитываться завтра, вновь поступившее оружие – личный «калашников» несчастного мусульманина – оприходуем тоже завтра. Договорились?

      – Договорились, – кивнул Дроздов, его напарник на этот раз промолчал – не до того было, он столько пережил, что не удивится, если завтра башка у него станет седой.

      – А пока никому ни слова, – ещё раз предупредил Коренев, – не то на нас навесят тако-ое… наших крючкотворцев я знаю хорошо – вдохновенные личности! Ну-ка, иди сюда, – он положил руку на лоб Соломина. – Горячий! Пережил ты, брат, пережил… Не горюй, на войне и не такое бывает. Веди себя, как наш друг Дроздов – он всё воспринимает так, как есть, в нормальном свете, – Коренев почувствовал, что его понесло, он сейчас будет говорить, говорить – это нервное, схожее с приступом, а потом, когда всё уляжется, займёт свои полочки в мозгу – наступит обратное: Коренев замкнётся, поугрюмеет и вытащить из него лишнее слово можно будет только клещами, и то это слово окажется кривым, как долго сопротивлявшийся, отживший своё гвоздь.

      – Не дай бог, в личную анкету попадет это страшное, что мы пережили… плен, – старший лейтенант вздохнул, – «находился в плену»… Мерзко как звучит!

      Сон старшего лейтенанта был обвальным: едва он дотащился до койки, как рухнул – вместе с какой-то непонятной массой понёсся вниз, – и закрутило его, завертело, будто лист, сорванный ветром. Единственное, что он слышал во сне – своё сердце, которое то колотилось оглушающе, больно, так больно, что ломило ключицы – бедное сердце ещё раз переживало, пропускало через себя то, что произошло, то, наоборот, стихало совсем, ничем себя не выдавая – ни единым стуком, – и тогда внутри образовывалась пустота и старший лейтенант замирал во сне, сам себя спрашивая: а жив ли он?

      В отличие от старшего лейтенанта водитель Игорь и его напарник долго не могли уснуть: Соломин мучался потому, что струсил – со стороны это, может быть, не было заметно, но сам-то он точно знал, что струсил – превратился в мокрого мыша, и пот его почему-то странно припахивал мочой – в Соломине, когда он понял, что происходило, отказало всё – полетели тормоза, в голове возник пустой звон, желудок продавило тяжестью, и если бы он не боялся душманов, его бы вырвало, руки-ноги так ослабли, что предложи ему сейчас встать с койки и пойти в туалет – он не встанет, предпочтёт напрудонить под себя. И напрудонит. Если надо – и по-большому, и по-малому. Дроздов тупо соображал, что же произошло, он до сих пор не мог осознать, что был в плену.

      – Как это случилось? – хмуро ставя выгоревшие бровки-гусенички домиком, поинтересовался он у напарника.

      Тот рассказал.

      – М-да, –