Гражданин преисподней. Николай Чадович

что-то твой Венедим. Желудочное послабление. От нужника дальше трех шагов отойти не может.

      – И часто такое с подвижниками бывает?

      – Случается… Ты лучше скажи, с кем нынче лечь хочешь?

      – А есть выбор?

      – Для тебя, касатик, все есть.

      – За что такая честь?

      – Подарочек твой по душе пришелся. В следующий раз еще что-нибудь принеси. Ты ведь, говорят, в дальнюю дорогу собрался?

      – Кто говорит? – насторожился Кузьма, уверенный, что, кроме Венедима, других свидетелей его беседы с игуменом не имелось.

      – Земля слухами полнится, а уж наша обитель – тем более. Любят людишки лясы поточить… Али я относительно дальней дороги не права?

      – Я на одном месте никогда долго не засиживаюсь, – ответил Кузьма уклончиво. – Отдохну чуток и дальше. Меня ноги кормят.

      – Кто ж спорит… Только я слыхала, что теперь ты не абы куда идешь, а к самой Грани. И не по собственной воле, а по чужому наущению… Не томи душу – расскажи. Я тебе за это самую сладку девку подсуну. А хочешь – сама с тобой лягу. Я хоть и в годах, но такое умею, что со мной ни одна молодуха не сравнится.

      Предложение было, конечно, заманчивое, хотя в чем-то и сомнительное. В человеческое бескорыстие Кузьма давно не верил, а тем более не ожидал найти его в Феодосии, всем известной сплетнице и интриганке. Одним только женским любопытством ее вопросы объяснить было нельзя. Скорее всего в обители Света опять плелись тайные козни, в которые каким-то образом хотели впутать Кузьму. Только этого ему и не хватало!

      – Ваши достоинства известны, – сказал Кузьма, поглаживая обширную ляжку Феодосии. – Кто же от такого счастья откажется? Только мне одно неясно…

      – Что, касатик? – Феодосия всем телом навалилась на него, и это было посерьезнее, чем объятия химеры-няньки.

      – С чего начнем? Сначала поговорим, а потом ляжем или наоборот?

      – А все сразу, – жарко зашептала Феодосия. – Ты говори… только все как на духу, а я делом займусь.

      Лицо Кузьмы вдруг оказалось между двумя голыми грудями, хотя и весьма увесистыми, однако по форме почти безупречными. Тут бы он, наверное, и сдался, поскольку долго сопротивляться подобному напору не смог бы ни один нормальный мужик, но сзади стукнула дверь (запоров у светляков отродясь не водилось), и кто-то деликатно похлопал Феодосию по спине.

      – Чего припер, охальник? – оторвавшись от Кузьмы, взъярилась она, однако тут же присмирела и совсем другим тоном продолжала: – А, это ты, Венедимушка… Оклемался уже? С выздоровленьицем… А мы тут с Кузьмой побаловаться собрались. Ты ничего против не имеешь?

      – Вольному воля, – не сказал, а выдавил из себя Венедим. – Только ты выйди пока. После зайдешь. И под дверями не подслушивай.

      – Когда это я подслушивала? – обиделась Феодосия, заправляя под одежду свои замечательные буфера.

      – Да, почитай, всю жизнь. Меня еще мать-покойница предупреждала, чтобы я тебя остерегался.

      – Мать твоя, царство ей небесное, и не такое могла сказать. Еще та штучка была…