По дуге большого круга. Геннадий Турмов

что, – неожиданно подошел к отцу Василий. – Катись-ка ты к своей… – не нашел он подходящего слова. – А ты, мать, не кручинься, выживем. – Никто с тобой, – снова обратился он к отцу, – не пойдет, даже Вовка.

      Лицо Ивана Федоровича побагровело. Он странно задергал усами, руки судорожно стали расстегивать ремень…

      – Ах ты щенок недоношенный… Как ты с отцом разговариваешь? Не порол я тебя ни разу, а сейчас врежу, – пытался он расстегнуть непослушную пряжку ремня.

      Василий протянул руку, ухватил отцовский ремень, приподнял, словно тряпичную куклу, в общем-то нехилую фигуру Ивана Федоровича и держал его на весу, хрипло приговаривая:

      – Уходи от греха подальше…

      Отец смешно задергал ногами, кто-то из сестер не к месту прыснул в кулак.

      Подержав отца в нелепом положении несколько минут, Василий опустил отца на пол.

      Красный от натуги с выступившими от обиды и стыда слезами Иван Федорович прохрипел:

      – Выкормил на свою шею битюга…

      Нелепо подтягивая галифе, он вышел за дверь.

      Ксения, оцепенев и безвольно опустив руки, застыла у печи.

      Василий подошел к матери, приподнял за плечи и ободряюще произнес:

      – Ничего, мать, проживем!

      Остальные тоже подбежали, каждый со своими утешениями. Скупая на ласки Ксения не проронила ни слезинки. Да и из остальных никто не всплакнул, хотя расходились по своим местам с окаменевшими лицами.

      Проведя бессонную ночь, Ксения ранним утром по привычке побрела на кухню. Какое бы горе ни было, а детей кормить-то надо!

      Но все валилось у нее из рук. Она присела на табуретку, не хотелось ни думать ни о чем, ни что-либо делать.

      За входной дверью кто-то заскребся. Ксения с трудом поднялась с табуретки и пошла к двери, чтобы впустить кота Ваську. Открывая дверь, она проговорила потухшим голосом:

      – Ну, входи, шалавый.

      Но кота не было видно. А стоял перед нею Иван, какой-то обмягший, опустошенный, заросший щетиной, с жалкой улыбкой на лице.

      Ни слова не говоря, он бухнулся прямо в сенях на колени перед Ксенией, уткнулся лицом в подол платья, обнял ее за ноги и зашептал:

      – Прости меня, мать, прости… Нет у меня без вас жизни…

      Услышав шум, из комнат высыпали дети, застыли в дверях, увидев отца, стоящего на коленях перед матерью.

      – Простите меня, дети, – обратил Иван к ним мокрое то ли от пота, то ли заплаканное лицо.

      – Пусть мать простит, если сможет, – среди полной тишины выкрикнул Василий.

      Ксения стояла, словно окаменев, молча глотая катившиеся по щекам слезы.

      – Вставай, Иван, – наконец проговорила Ксения, – давайте, дети, за стол, завтракать пора.

      И тут женская половина не удержалась, раздались сначала короткие всхлипывания, а затем рев в полный голос. Слезы, словно очистительный дождик в грозу, разогнали сгустившиеся над семьей тучи.

      После примирения Ксения удивлялась чувствам Ивана, как будто бы наступил второй медовый