Точки непостижимого. Современный рассказ. Коллектив авторов

и полоснула нижнюю часть туловища, словно рассекая его вдоль, колкие вспышки распороли темноту ночи, она стала задыхаться и проснулась…

      Когда приступ кашля ослаб и выпустил в грязную рябь нестираного тряпья мелко трясущееся тело, запущенная, промёрзшая комната деревянного дома глянула в светлый раскос открывшихся глаз своей неухоженностью, пахнула привычной сыростью и неуютом. Она с трудом пошевелила опухшими ногами, отозвавшимися ноющей болью ступней (подумала, что надо бы наконец с пенсии обязательно лечь в больницу подлечиться), тяжело вылезла из-под наваленного на себя старья, тупо соображая, кто она, где, и, наконец, решая, куда бы и к кому пойти сегодня. Хотелось тепла, просто человеческого тепла. Холод в квартире и внутри собственного естества, постоянная бескормица гнали в свет, на улицы посёлка.

* * *

      Водичка в ведёрке у сынка плещется, солнышко отражает, а ведёрушко у него синенькое, как небушко, и детское… Маленький он у меня ещё был, когда мы в посёлок этот приехали, а дочка ещё меньше, грудная. В доме с бабушкой. А мы от колодца идём с водой, у меня тоже ведро одно, правда, взрослое, но много носить не могу – сил не хватает. А больше некому. Одни мы – безмужние. Уж так получилось, сбежал наш папашка, отпустили мы его. Зато сынок у меня красивый, сам как солнышко. Только маленький да худенький больно. В три года как годовалый ребёночек весил – одиннадцать килограмм, кормить нечем было… смесями сестрёнкиными выхаживали, что бесплатно на малышей выдавали. Идём счастливые, дорогу к дому переходим – сынок солнышко в ведёрке несёт, а я на него любуюсь – помощник растёт… И вдруг женщина, что впереди шла, обернулась, глянула на нас да как закричит-запричитает:

      – Понародились детки на горе горькое… – Сразу у меня в глазах потемнело. Так худо стало, думаю: старая ты дура, что ж ты такое несёшь?! Уж тяжкое-то самое, казалось, позади осталось… А ты вновь лихо накликаешь… И так-то ведь почти каждую ночь от беды кровинушку свою спасаю: то, снится, на обочине бездыханный лежит, иль в овраге гибнет, а то от воды на море или реке… всё от воды больше, от воды…

      – Чего разоралась? – призывает её к порядку справная ещё старуха, тучно плывущая навстречу.

      – А ты мне не тычь, – аль забыла дитячьи косточки, что под старым клубом покоятся? Аль скинула, грех войной покрыло, да за чужим мужиком горя-то не знаешь…

      – А ты что? С той поры-то всё помнишь? Быльём поросло-то давно, если что и было, дак неправда уж… Однако мужику-то мому не стрепи, не бери лишний грех на душу…

      – Я-то не возьму, да всё помню, что вы забыли… Молодых теперь всё хаете, вот, мол, мы не в пример вам какие порядочные были… а откуда б они нынче такие вот взялись проститутистые? Мать моя сколько ваших грешков под танцульки-то поприкрыла, посхоронила…

      – Ты язычок-то за зубами всё ж попридержи-ка… Сумасшедшая, оно и есть сумасшедшая.

      – А земелюшка-то вся в косточках, костьми засеяна, кровью взлелеяна… Ахти мне… ахти…

* * *

      Она родилась на земле в русальскую ночь. Отца своего не помнит, может, его никогда и не было… мама ей просто говорила, что непутёвый. Поднимала детей