Дисбат. Николай Чадович

хоть и волновался (а кто не волнуется, оставшись наедине с прокурором), но суть дела сумел изложить кратко и толково.

      – Синяков Дмитрий Федорович, рядовой, – повторил прокурор и, вооружившись толстенными очками, стал вглядываться в какой-то список, лежавший перед ним на видном месте. – Действительно, есть такой… Суд назначен на завтра, на одиннадцать ноль-ноль. Хотите присутствовать?

      – Конечно, конечно, – заторопился Синяков. – А можно узнать, за что его судят?

      – Вас статья интересует? – Прокурор тщательно протирал очки белоснежным платком.

      – В статьях я не очень… Вы лучше скажите, какое он преступление совершил. Украл что-нибудь или подрался?

      – Неуставные взаимоотношения, – сухо ответил прокурор.

      – Вот те на! – Синякову вдруг перестало хватать воздуха. – Никогда бы не подумал…

      – Детей надо лучше воспитывать, тогда и удивляться не будете, – все тем же постным голосом посоветовал прокурор.

      – Я бы не сказал, что он плохо воспитан… А сколько ему грозит?

      – До трех лет, – закончив полировать очки, прокурор теперь любовался ими, поворачивая к себе то одной, то другой стороной.

      – Ничего себе! – Эта весть была для Синякова как удар под ложечку. – Ничего себе… А помочь ему никак нельзя?

      – Наймите адвоката, – отложив очки, прокурор стал внимательно рассматривать свои ногти. – Все вопросы к нему.

      – А где этого самого адвоката найти? Рабочий день уже заканчивается… – произнес Синяков неуверенно.

      – Третий кабинет налево. И советую поторопиться, – уставившись на портрет Воеводы, прокурор забарабанил по столу пальцами.

      Это означало, что разговор закончен. Синяков хотел еще разузнать, где сейчас может находиться Димка, но внимание прокурора отвлек телефон, затрезвонивший на приставном столике.

      – Сводка? – поинтересовался он, напяливая свои необычные очки. – Почему так поздно? Хорошо, сейчас запишу… Вы помедленнее диктуйте, помедленнее…

      Тут только Синяков понял, почему прокурор так ни разу не глянул в его сторону. Слепой, как крот, и ничего не видящий дальше своего носа, он прибегал к помощи очков лишь тогда, когда заглядывал в бумаги.

      Людей, а особенно их лица, то искаженные горем, то заискивающие, то распухшие от слез, он не замечал принципиально.

      Если бы Синяков был настроен более воинственно и его не скрутили бы в дугу личные неприятности, он мог бы сейчас патетически воскликнуть, обращаясь к прокурору, что именно такие бездушные служители неправедных законов засудили в свое время Иисуса из Назарета, Джордано Бруно, академика Вавилова и доброго христианина Стрекопытова.

      Впрочем, если говорить откровенно, Синяков никогда бы не решился на подобный поступок, потому что хорошо помнил одну из заповедей Стрекопытова, гласившую, что спорить с прокурором то же самое, что брызгать против ветра.

      Оказавшись в узком сводчатом коридоре, где