Площадь Революции. Книга зимы (сборник). Борис Евсеев

читал, и единственная бровь его (вторая была ловко, по моде, выбрита) взлетала высоко на лоб, а стеклянно-прозрачные глаза, полыхающие мировым огнем, казалось, рассеивали надвигающуюся мглу. Он читал, и розовая, слегка обвисающая плоть бритой надбровной дуги поясняла лучше всяких цифр: жизнь состоялась!..

      А на другом конце все той же бесконечной московской улицы ходил в полузатопленном подвале, бережно вынимая блескучие чоботы из воды, автор сброшенных на пол каракулей Жорж Козлобородько.

      Вода хлюпала тягуче, словно жижа, по углам взблескивали стволы винтовок и ружей, сияла вынутая для устрашения из патронташей чапаевская, зеленая от времени медь. С потолка свисали огромные, вытянутые колбасками черно-золотые шары, томила гаснущими угольками печь-буржуйка.

      Однако вся эта политико-революционная обстановка, действовала на хорошо отмуштрованный, резвый и прямой ум Жоржа слабо.

      – Мертвая книга есть книга мертвых, – диктовал Козлобородько пышнотелой, перепоясанной по голому торсу двумя пулеметными лентами девице. – Но книга мертвых есть живая книга. А живая книга есть, опять-таки, книга мертвая. Мы сделаем вас мертвой книгой! А наше слово сделаем гремучим черепом, со звуком перекатываемых в этом черепе, золотых, вынутых из ваших челюстей коронок!

      Туго перепоясанная девица брызнула смехом.

      – Ну Иннокенций, ну перестань, працивный… – спел Жорж нежно-плаксивым, вовсе не походящим на тот стальной, каким велась диктовка, голосом.

      Дерзко задребезжал телефон. Допотопный, приверченный к выкрашенной сплошной темной красочкой стене, телефон повышал голос, неистовствовал и готов был взорваться, как маленький железный атомный гриб.

      Крутанув здоровенную ручку-лебедку, а затем брезгливо – большим и средним пальцами – сняв трубку с рычага, Козлобородько отнюдь не женоподобно, а снова-таки железисто, с потаенной угрозой в голосе, разъяснил:

      – На проводе.

      – Говорит Петроград! – визгливо-заносчиво гавкнула усиленная современной мембраной трубка.

      – Ну ёханый насос. Ну напугали.

      – Говорит не тот Петроград! Другой, другой Петроград говорит!

      – А. Ну так бы и сказали.

      – Вагоны с картошкой прибыли! Вагон с грибами – отдельно.

      – Ну лады. Москва картошку принимает. Полвагона грибов гоните в Самару. Еще полвагона в Белебей…

      Тут в подвал, томящий оружейно-гражданскими страстями, тут в подвал, вгоняющий своими черными стенами любого из спускающихся в легкий ступор, ввалился до боли ненужный человек. Эта микробная болезнетворность и ненужность хорошо читались на его простецкой физии, частью скрытой пышными запорожскими усами.

      Козлобородько ненужность эту враз почуял, кинул трубку на рычаги.

      – Тебя кто звал сюда, Павел Власов?

      – Я не Павел Власов. А зашел я…

      – Тебе чего здесь надо, Азеф?

      – Про Азефа помолчали бы. Мне надо…

      – Тебе кого, поп Гапон?

      – Бросьте