Площадь Революции. Книга зимы (сборник). Борис Евсеев

дело, буква-любовь. Но и ложе. А значит – и ложь на нем!

      О – охи обиженных. Озера орущих. Орды отринутых.

      Щ – тут, конечно, защип и пощечина: ущучу тебя, Волюн, прищучу! По щекам отхлещу!

      А – начиналось бы слово с этой буквы! Выдержала б революция плевки и затрещины, клевету и доносы. А – начало начал: абсолют, алый атом!

      Д – дым и доля. Для Бога далекого – дом.

      Ь – мягко стелешь, революция. Да жестко с тобой спать! Как бы со знаком этим коньки не откинуть.

      Р – реванш. Решиться на него, решиться!

      Е – евангельская, едва слышимая, негласная весть. Где-то рядом с революцией она летала. Да не услышали, упорхнула.

      В – воля! Волюшка! Но и волынка вечная с этой волей…

      О – океан вод подземных. Ох, страшно! Озноб по органам, оргия оркестра!

      Л – удвоение любви. Это к кому ж, – по буковке двойной, – любовь мне удвоить?

      Ю – юность – на юру. Юдоль юродивых… Юноша из ЮКОСа, наконец!

      Ц – уцепистая буквица. Церебрально-циррозная. Цефалы и псы цепные ее зубами ухватили, на ней повисли!

      И – нет смысла выше этого соединительного союза! Нет стиха истинней Экклезиастова, этой буквицей весь мир соединяющего:

      И то еще я увидел под солнцем: место суда, – а там нечестье, место праведного, – а там нечестивый…

      И еще я увидел все угнетение, творимое под солнцем…

      Вот слезы угнетенных, – а утешителя нет им,

      И в руке угнетателя сила, – а утешителя нет им!

      И прославил я мертвых, что умерли давно…

      Но толкование букв – это было еще не все.

      Жизнь букв! Тайно бушующая в них вражда и приязнь возникали и вспыхивали вслед за несовершенным человеческим толкованьем.

      Моргая крашеными ресницами, Воля видела: буквы из этих двух слов – слов сильных, сладостных – начинали внезапно уничтожать, подпихивать друг друга в пропасть. Иные же из них на краю этой пропасти дерзко совокуплялись.

      «Так… Так… – шептала Воля. – Это что ж вы тут у нас, миленькие, на краю пропасти творите?»

      П налезало на Р, – и соединение их символизировало сперва прыткий «пиар», потом «пропасть», потом «полное попрание прав».

      Л ластилось к Е… «Ну, тут стыдно смотреть… могли б поскромнее позу принять… Ишь как сплело их!»

      О натягивало В: чтобы закруглить собой Ойкумену, «огнем оковать, огнем!»

      Щ норовило поиметь, а потом слопать А. «Да не тут-то было. Щас само – за щеку или куда надо опущено будет».

      А – эта буква была сильней всех! Она покрасовалась сколько надо перед Волей в гордом одиночестве, но потом выскочило -

      АДЬ! – сразу три буквы. Две сильные, одна слабая. Эта троица была таинственной, непонятной. Скрытый эрос, страшное переплетение мощи и немощи бушевали в этом АДЬ!

      Но лишь до той поры, пока не присобачились сбоку еще три буквы:

      АДЬ – ЦИИ. Тут стало непонятно: смысл закидало жидким цементом, обдало тихим ливнем.

      «Адь-ции… Адь-ции… Ции-адь… – Амбиции?