Тайна института. Лидия Чарская

отвечает Ника, отвешивая насмешливый поклон и делая «умное лицо», глядя на которое все присутствующие неудержимо хохочут.

      – Ага! – торжествует Шарадзе. – Значит, не доросли. Это, душа моя, не шутка – загадку решить.

      – Ну, да ладно уж, ладно, не ломайся, говори, что это, – нетерпеливо требует Алеко.

      Шарадзе еще молчит с минуту. Новый торжествующий, полный значения взгляд – и она неожиданно выпаливает с апломбом:

      – Это – месяц. Месяц небесный, душа моя, только и всего.

      Эффект получается неожиданный. Даже все подмечающая Ника и насмешница Алеко Чернова забывают напомнить Тамаре о том, что земного месяца до сей поры еще не видали, – и они поражены, как и остальные, неистощимой фантазией Шарадзе. Наконец, Хризантема первая обретает способность говорить:

      – Месяц? Как странно! Но послушай, Шарадзе, как же в лаптях и башмаках? Месяц – и в лаптях… Странно что-то.

      – А по-твоему, душа моя, он должен босиком ходить, что ли? – набрасывается на нее армянка.

      – Я… Я не знаю… – роняет смущенная Муся.

      – И я не знаю, душа моя. В том-то и дело, что ни я, ни ты, и никто, душа моя, не знает, как он ходит: в лаптях, босой или в башмаках; а знали бы, так никакой загадки и не было бы, – с тем же победоносным видом заключает Тамара.

      Ника Баян при этом неожиданном выводе разражается неудержимым смехом. Хохочут и все остальные.

      – Нет, она обворожительно наивна, наша Тамарочка, – шепчет Алеко, покатываясь на весь «клуб».

      – Ха-ха-ха! – звенит своим хрустальным голоском Золотая рыбка.

      Даже бледная, всегда задумчивая невеста Надсона не может удержаться от улыбки. Неудержимое веселье охватывает всех находящихся в «клубе» девушек.

      – Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! – то и дело вспыхивает здесь и там.

      В самый разгар веселья на пороге вырастает угловатая, нескладная фигура первоклассницы[12] Зины Алферовой. Зину называют «Дорогая моя» за ее постоянную привычку прибавлять эти два слова чуть ли не к каждой фразе, кстати и некстати.

      – Mesdam’очки, тише, дорогие мои, тише, – лепечет Зина с перекошенным от страха лицом. – Дорогие мои… На черной лестнице лежит кто-то… Лежит и рыдает… наткнулась… Ах, Господи, дорогие мои, это так страшно, страшно…

      И руки Зины поднимаются к бледному лицу, и сама она, прислонившись к дверному косяку, готовится заплакать горькими слезами.

      Глава IV

      Недавнего смеха как не бывало; мгновенно исчезла беспечная юная радость.

      Первой приходит в себя Ника. Темные глазки девушки, еще за минуту до этого полные смеха, сейчас отражают неожиданное волнение, тревогу. Она бросается к Алферовой, трясет ее за руку и довольно громко кричит, сама не замечая своего крика:

      – Где рыдает? Кто? Ты видела? На лестнице? Где?

      – Дорогая моя, в «чертовом гроте»… – беспомощно лепечет в ответ Зина.

      Ника, выслушав этот ответ, быстро поворачивается к подругам.

      – Хризантема, собери сухари, когда они будут готовы, – говорит она тоном, не допускающим возражений. – А ты, Золотая

12

В гимназиях младшим классом был седьмой, а старшим – первый.